то размыкалась в стороны, рассыпаясь на отдельные брызги, с тем чтобы снова соединиться в крике, подчиняясь руке вождя. Брызгая слюной и заметно картавя, оратор призывал народ к кровавому террору, обещая убийцам всякие блага в будущем обществе.
– Мы должны со всей беспощадностью, подобно сказочным богатырям, рубить головы гидре контрреволюции, расчищая дорогу к обществу равенства и братства! – звучало над площадью.
– Верно говорит товарищ, – поддержал оратора господин в котелке, по виду учитель. – Необходимо с кровью вырвать сердце у старого мира и изменить существующую форму правления по американскому образцу. Вы согласны, молодой человек? – требовательно спросил он Тимофея.
– Нет.
Раздвигая людское море, Тимофей пробрался к выходу, едва не сбив с ног пожилую усталую работницу с плетёной кошёлкой в руке.
– Извините.
Женщина молча подвинулась, недобро метнув взгляд на стоявших рядом мужчин в чёрных ватниках.
– Ишь, разорался, немецкий шпион. Пришлёпнуть бы его, как собачью вошь, да мараться не хочется, – негромко сказал своему товарищу пожилой рабочий с усами.
– Поди, прихлопни, – возразил другой, – его знаешь как охраняют, да и околпаченные людишки в клочки разорвут.
Он кивнул на возбуждённую толпу, время от времени выкрикивавшую: «Ура товарищу Ленину!», «Да здравствует мировая революция!»
– Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, хлеб – голодным, мир – народам, власть – Советам, – войдя в раж, сулил народу господинчик на балконе, энергично рассекая рукой воздух.
– Слышишь, соловьём разливается, – мастеровой сурово покачал головой и дёрнул себя за седой ус, – а народишко слушает да радуется, надеется на лучшее, а того не понимает, что скоро вся Русь-матушка кровушкой умоется. Такие речи даже слушать грех.
Старый рабочий был прав. То, что сумел разобрать Тимофей, было чудовищно:
– Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и буржуев; безжалостно расстреливая контрреволюционные элементы на месте, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города.
Привстав на цыпочки, Тимофей поверх голов посмотрел на Ульянова-Ленина, топчущегося на балкончике, стараясь увидеть на его лице черты кровожадного монстра. Лицо как лицо. Невыразительное, помятое, очень подвижное, с рыжеватой трёпаной бородкой. Когда говорит, морщит лоб, к которому сбегает большая лысина. «Надо же, – удивился Тимофей, – оказывается, дьявол может принимать человеческое обличье».
В том, что человек на балконе является порождением сил зла, Тимофей не сомневался ни минуты. К счастью, там, на продуваемой балтийским ветром мостовой, он был не одинок в своём мнении. Кроме него и двух рабочих, ликование революционной толпы разделяли отнюдь не все. Несогласных было видно сразу. Они не кричали, не подпрыгивали в такт словам оратора, а скорбно перешёптывались между собой, силясь понять, в чём заключается власть над толпой этого ничем не примечательного