хотела сделать погромче, как Эктор вмешался:
– Нет, не надо. Знаю я эту бабу-комментаторшу, терпеть не могу слушать ее burradas. Полная чушь!
Я замешкалась: то ли повиноваться Эктору, то ли, наоборот, назло выкрутить на полную громкость. Однако тут пошли кадры с Диего, который махал поклонникам. А мне кровь из носу надо было убедиться, что я не попала в объектив оператора тогда на улице перед баром, когда застыла и пялилась на него как дура. Я постояла перед телевизором, но все эти несколько минут краешком глаза наблюдала за Эктором. Он ерзал на месте и, казалось, хотел что-то сказать. Когда я повернулась к нему, он даже приоткрыл рот, но в конце концов просто вздохнул и уткнулся в свой телефон.
– Эй, пошли! – окликнул его отец, выходя из уборной. Прошел мимо меня, как мимо пустого места.
Эктор печально покосился в мою сторону и последовал за отцом, но на прощание бросил:
– Ты поосторожнее, Камила. Слишком ты хорошенькая, чтобы разгуливать по улицам в одиночку.
Тут уж дар речи утратила я. У меня в горле точно рыбная кость застряла. Это как понимать – Эктор мне угрожает или непритворно волнуется?
Пабло и Марисоль вскоре тоже ушли. Обычно в воскресенье вечером они по клубам не ходили – ведь она, как и я, была в выпускном классе, – но завтра выходной. У меня перед глазами опять мелькнула картинка, как Пабло шепчет что-то на ушко Марисоль, а та лукаво улыбается, и я поежилась.
По телевизору снова заговорили о Химене Маркес и о марше ее памяти, о требованиях наказать виновных в убийстве. Я сделала погромче. Демонстранты на ходу скандировали: «Ni una menos! Ни одной женщиной меньше!» Потом требования прекратить насилие заглушились другими – столкнулись демонстранты с зелеными платками, сторонники легализации абортов, и с голубыми – их противники.
Но как бы они ни осыпали друг друга оскорблениями, Химену этим не вернешь. Можно сколько угодно сражаться за цвета платков, пока все они не выгорят на солнце до одинакового серого, а девушки тем временем так и будут гибнуть.
Вмешался ведущий – с новостью о еще одной пропавшей девочке, на этот раз – двенадцатилетней. За спиной у меня тяжко вздохнула мама. Я повернулась к ней. Она смотрела на меня осуждающе, будто это моя вина, что девочки пропали, будто это я не сумела их защитить.
Или словно моя беспечность означала: следующей жертвой стану я.
Схватив рюкзак и тарелку с пиццей, я спряталась у себя в комнате. С плаката на стене мне улыбался рэпер Малума, а рядом с ним красовалась единственная наша фотография дедушки Ахмеда, и на обороте ее, я знала, было любовное письмо к какой-то неведомой женщине – не к моей бабушке. Фотография была сделана в сепии, и abuelo Ахмед смахивал на кинозвезду прошлого.
Я открыла рюкзак и спрятала свою медаль под матрас. Тайник – банальнее некуда, но другого у меня не было. Может, пока я сплю, медаль напитает меня энергией и даст силу для новых побед.
Открытку с Корреа я поставила на тумбочку