в наши времена, а вы…» – древнее, как индоевропейские мифы про свержение титанов поколением молодых богов, я хочу обратить внимание на другое. Дело в том, что конфликт отцов и детей сейчас даже не такой же как при Тургеневе. Да, конечно, можно утрировать, что и сейчас базаровы бросают вызов старикам, а некрасовы бормочут спросонья белинским, что «нынче гоголей как грибов», но можно обратить внимание и на другое. На то, что из ста тридцати миллионов условно говоря «россиян» начала двадцатого века больше восьмидесяти миллионов были крестьянами. И воспитание этого слоя населения отличалось от воспитания тургеневых и некрасовых. О том, какое оно было у дореволюционных крестьян рассказывают заметки современников о так называемой «золотой молодёжи» тех лет. Термин, в корне поменявший свое значение сегодня.
Дети зажиточных крестьян (Черепановых, Морозовых, Третьяковых) внезапно оказавшиеся в экономическом положении, равном потомственным дворянам, разительно отличались от последних строгим соответствием традиционному семейному укладу. Библейские принципы почитания старших были даже в этом новом высшем свете не пустым словом, что уж говорить о подавляющем большинстве менее зажиточной крестьянской массы.
И таким составом крестьянство перешло в Советский Союз, где роль воспитателей перешла от цепочки передававших друг другу верность заповедям родителей к новому, грубо говоря, социалистическому обществу. Но это отдельная тема, к которой мы вернёмся, а сейчас посмотрим на крестьянское воспитание до этих перемен. Ведь это весьма архаичное явление, истоки которого, хоть и условно, но можно реконструировать по фольклору, воспоминаниям современников, археологическим источникам и прочим куцым, но всё же свидетельствам. Так вот, реконструкция даёт основание предположить, что тайна столь долго сохранявшегося в народе уважения к старшим, к их ценностям, к традициям культуры, морали и духовности заключалась в идеологии перехода с одного уровня политической активности на другой в момент получения полного права являться членом общества.
Суть заключалась в желании подрастающего поколения пройти некую инициацию и стать, наконец, свободным, чтобы иметь на равных со взрослыми право голоса, право на место под солнцем, право завести семью, участвовать в жизни общины, высказываться, обороняться, заниматься выбранным ремеслом и т.п. Чего ребенок, наряду с, например, невольниками, не имел. С рождения до инициации он находился в подневольном положении. То есть не просто так слова, обозначающие на индоевропейских языках понятия детства и рабства созвучны до аналогичности: child/челядь, хлопец/холоп, дети/деятель, ребята/работа, парубок/поработник, чадь/чадо [по Проппу]. Для детей царство взрослых представлялось классом господ, желанной Terra incognita, в которую был лишь один путь – через смирение, служение, учение, почитание с надеждой пройти обрядовую экзаменацию. Форма вопросов/ответов, в равной мере характерная и для диалогов Платона и для Голубиной книги отражает некое испытание, проверяющее способность молодого