открыть сверхпроводимость или разработать какую-нибудь уникальную компьютерную технологию. Не говоря уж о том, что вполне вероятно ты с самого начала окунешься в какое-нибудь болото ложных направлений и уже до конца дней из него не выкарабкаешься. За познание какого объекта разумнее приняться – за изучение накопленных о мире знаний или все-таки за изучение самого этого мира?
Увы, не меньше новомодных кумиров, казались мне подозрительны и светочи мысли, проверенные временем. Так и тыкали ими в глаза. А это, если вдуматься, довольно странно: они-то, сами мудрецы, медитировали где-то в своих укромных заповедных углах, им и в голову не могло прийти, что их текстами, упакованными в кричащие переплеты, будут торговать на перекрестках, рекламируя, словно пиво или сигареты.
Прочел, между прочим, и Фрейда с Юнгом, и, как говорится, ничуть не офигел. Тоже земные жители. Тоже безбожно путают собственные чувства с реальностью. Почему же мы откапываем в какой-нибудь фразе классиков столько смысла? Да потому что даем себе труд над ней задуматься! А это только первые имена на прилавках и, может быть, никак не единственные и не сверхценные. И они не были включены даже в программу вступительных экзаменов. Не входили в нее труды людей вроде Ницше с Хайдеггером, непонятные даже сами себе. Глыба тире монада на все времена Лейбниц назван предтечей кибернетики и, как надгробие самому себе, утоплен в дифференциальном исчислении. Не говоря о профессоре Ганнушкине, предназначенном лишь для употребления в спецучреждениях. А ветер, словно эхо, доносил до меня и другие имена, звучащие, как имена мощных древних богов: Пла-а-тон, Сокра-а-а… А поинтересуйся у этих богов: а на что они, собственно, реально, кроме рассуждений, способны в этом мире? – встрепенутся, придут в себя и только руками разведут. Нет ответа. Разве что интриговать, воевать, торговать – как самые обычные люди. Разве что самоустраниться из общества – стать изгоями. Платон мне не друг. Но и истина не дороже. По крайней мере, честно. Не люди стали, как боги, но, видно, боги упали и сделались, как человеки.
Но вот забавные настырность и непоследовательность: я снова подал документы на философский. А затем в самый последний момент… вообще не пошел на собеседование!
Но об этом еще никто не знал. То есть никто не знал, что мною упущена последняя возможность. Теперь никаких надежд и планов. Может быть, это было что-то вроде помешательства? В тот момент я ощущал себя, словно действовал, как автомат. Как бы о чем-то задумался, а там глядь – уже закрыл дверь, перешел улицу.
Себе-то я объяснил этот поступок очень просто: все равно «они» не поймут моей исключительности. Не захотят. Это ж ясно, как день. К тому же о чем я мог с ними «со-беседовать», если в это самое время моя мама корчится в предсмертной агонии?
Еще два-три года назад восемнадцатилетний человек (не «юноша»! ) представлялся мне мужчиной без всяких оговорок.
Именно в этом