её жизнь?
В кухне были в деле всего одна кастрюля и ковшик; один, с выцветшим рисунком, бокал и желтая, в мелких трещинках старости, тарелка. Ко всему остальному, как видно, просто не притрагивались.
В единственной комнате был такой же пятачок: на огромном старомодном письменном столе бумаги и тетради лежали строгими стопками, а в мраморной вазочке, каких нынче не найдешь даже в антикварных лавках, виднелись отточенные, грифелями вверх, карандаши. И стоял какой – то старый аппарат неизвестного назначения.
– Она кто была? Писательница?
– Писатель без читателей. Актриса.
– Без зрителей?
– Нет, она вправду была актрисой. Играла у самого Юрия Александровича!
– ?!
– Только – когда это было!..
– А кстати, сколько ей лет?
– Кстати, с этого надо было бы начинать! Где могут быть документы у такой особы? И откройте хоть форточку, тут задохнешься!
С улицы потянуло свежим морозным воздухом. На подоконнике, за тяжелыми пыльными выцветшими гардинами стояла обувная коробка фабрики «Скороход». Не здесь ли? Крышка была не очень пыльной. Сюда наведывались чаще, чем в другие углы. Может быть, хоть раз в месяц, получая пенсию? – Точно! Под крышкой гуськом, друг за дружкой, стояли паспорт, пенсионное удостоверение, далее шли чьи – то визитные карточки, явно не нынешнего даже десятилетия, такие же старые адресно – телефонные книжки, давно никому не нужные, даже хозяйке. И в черных пакетиках для фотобумаги – стопки фотографий.
Осколки ушедшей жизни…
В паспорте стояла неожиданная дата – 1920 год.
– Так ей – всего 57 лет? Нет, придется отправлять в морг, вызывать судмедэксперта. Какая же это естественная смерть, в 57 лет?
– А что? Вы подозреваете убийство? – округлили глаза соседки.
– Про убийство я не думаю. Но без вскрытия мы обходимся, когда старухам не меньше восьмидесяти.
– Вона сколько прожить надо, чтоб не резали.
– И кто ж её хоронить будет?
– А вот кто из вас знал про театр и про… Как его?
– Я знаю. Я – Сабурова Анна Михайловна. Из 43 квартиры.
– Так вот, Анна Михайловна, Вы бы и позвонили в театр.
– Тут телефона нет…
– Тут – ясное дело, что ничего нет! А у Вас в квартире?
– У меня? Телефон-то есть, но что я скажу?
– Всё, чему были свидетелем. А в протоколе Вы проходите как понятая.
Сабурова взглянула на соседок, как бы говоря: Подчиняюсь властям!
В театре ответили, что покойница уже несколько лет на пенсии, и до этого – давно ничего не играла. Впрочем, от участия в похоронах не отказались, коль уж больше некому… Пообещали прислать своего представителя.
Через три дня всё было кончено.
Ее отвезли на самое дальнее, непрестижное кладбище. Похороны были малолюдны до неприличия. За поминальным столом – деньги дал профком – народу все же набралось чуть больше: ехать ни в какую даль не надо, а собраться за общим столом у Анны Михайловны – у покойной было решительно