как наручники сняла?
Положила гребень и, все еще глядя в зеркальце, подняла наручники с сидения и потрясла ими, как связкой ключей.
– Шпилькой. Меня папа научил.
Я достал из нагрудного кармана пачку Winston Light – наши любимые с Куртом Кобейном сигареты, вытащил одну зубами, закурил.
Сейчас как выяснится, что её папа – какой-нибудь полковник ФСБ в отставке, а то и генерал и будет весело.
– А что, девочка, папа решает?
– Нет. – девушка вдруг стала очень серьезной. Опустила зеркальце, печально посмотрела на меня и покачала головой. – Папа уже давно все решил. Вам никогда не прикуривал мертвец?
Шарадами заговорила. Задержанные, если шибко борзые, начинают или гнать по-блатному, или нести бред – со страху, либо чтобы зубы заговорить. Обычно я на контакт с ними не иду, но в этой девочке меня что-то зацепило.
Хотя почему «что-то»? Красивая чертовка, чего уж таить.. Её бы в кафе повезти, а не в участок.
– Мы с мертвецами разное курим, девочка.
– Это мы еще посмотрим. – хитро улыбнулась она. – А можно я ваш палец возьму? Указательный, на правой руке.
Я хмыкнул. Шарады продолжались, девочка пытается храбриться. Ничего, в отделении её пыл поутихнет, благо, методика отработана…
– Да бери, не жалко.
– Вы меня простите, пожалуйста.
– За что простить? За палец?
– Нет, за это…
Справа заревел звук клаксона – тревожный как военная сирена. Я обернулся – на меня на полной скорости надвигался красный двухэтажный экскурсионный автобус.
Удар – машину подкинуло и закрутило. Заложило уши. Я отключился.
Глава 3. Эльза. Язык тишины
Мне приснилась мама.
Я сижу на нашей кухне – шелестит, расползаясь по полу, и щекочет пятки сквозняк, тянется до дверцы шкафа, робко трогает ручку – та поддается, тихо скрипит в ответ. Тикают часы под потолком, ворчит на столе старый приемник – мама никогда его не отключает. За окном наш уютный маленький самарский дворик в окружении одно– и двухэтажных деревянных, почти деревенских домиков. Крашеные скамейки, тихие старички в белых рубашках и бежевых штанах, купленных в Ялте в отпуске, году в 74-ом. Ни криков, ни скандалов, только стучат костяшки домино о широкий почти идеально круглый пень – остаток от высокого тополя.
Тополь срубили, когда мне было восемь лет – власти решили, что широкие ветки, зеленые листья и белый пух угрожают безопасности домов и людей. Наверное, тополь скоро должен был ожить, обозлиться на все человечество…
Помню, целую неделю во дворе визжала бензопила. Я плакала, все просила маму и папу выгнать этих ужасных людей… Ночью не могла спать. Тополь стонал, скрипел, гулко падали крупные ветки и поленья – рабочие кидали их прямо во двор, вечером загружая останки в большой грузовоз и увозя на лесопилку.
Понемногу каждый день. Понемногу. Словно хвост резать больной кошке по сантиметру, из жалости, чтобы «не сразу».
Наконец, дерево исчезло. Во дворе стало жарко и шумно – ветви