быть отрицательным по отношению к тенденциям, поскольку они «претендуют на звание центральных принципов» как крайности.
Философия Гегеля слишком глубока в своих принципах и слишком всеобъемлюща в своем подходе, чтобы быть завершенной. Если ее противники считают, что она уже погибла, то это иллюзия, которой они льстят себе, так как своей односторонностью они стали жертвой гибели. Если бы философия Гегеля была уже мертва, то можно было бы удивляться той яростной полемике, с которой с ней борются те, кто объявляет ее погибшей. Мертвая вещь не имеет привычки испытывать столь живое противостояние. Из того, что первая эпоха ее истории закончилась, еще не следует, что она закончилась. Гибель крайностей, которые она стремительно вытеснила из себя, не есть гибель самой себя. Напротив, она вступает во вторую, более продолжительную, более объективную эпоху, свободную от схоластического эгоизма, которая, конечно, со временем не будет лишена крайностей и тем более не будет разрушена, но которая будет иметь более объективный, более спокойный характер и, после того как бурные воды критических потрясений схлынут, принесет научную детальную работу. Как человек, когда мир оставляет его, когда от него отпадают ложные друзья, когда все внешние преимущества сходят с его позиций, когда ему приходится отказываться от всего того блеска, в тщетном великолепии которого так любят греться ленивые массы, как человек в такой изоляции может показать, есть ли в нем субстанция, которая позволяет ему выстоять в несчастье и дает ему мужество стремиться дальше, – вот что должна теперь показать гегелевская философия.
Однако Франция, что бы ни говорили против нее, единственная страна, не считая Германии, которая в настоящее время испытывает более глубокую потребность в философии, более полное знание своей литературы, интерес, который не является просто ученым или утилитарным, но также проистекает из подлинно спекулятивного инстинкта.
Французы не только распространили противопоставление идеологического сенсуализма и гностического мистицизма на многочисленные крупные школы; они сделали больше; они начали его преодолевать в новом направлении, которое возникло во время реставрации под названием эклектической школы. В то время, когда Кузен читал прекрасные лекции о морали и ее истории восторженной толпе из почти восьмисот молодых людей в залах Койегиума дю Плестль; в то время, когда министерство своим увольнением создало ему высочайшую популярность, самую горячую преданность парижской молодежи, внимание и уважение всех дворян и свободомыслящих; В то время, когда он энергично взялся за возобновление изучения платоновской и картезианской философии, он также первым заложил основу для более тесного взаимодействия между французской и немецкой философией. Какие бы слабости ни проявлял Кузен впоследствии, эта заслуга останется за ним. Историческое изучение философии получило от него мощный стимул и распространилось по всем французским