до тех пор, пока та Вася, что в пижаме, не отобрала её и не села с ней на кровать.
― Она же на столе лежала, а тебе вообще-то нельзя за стол, ― ворчала та, на экране. ― Муслим, у тебя нет совести, это же стихи. Ну кто, кто так относится к поэзии?
Гонимый стыдом или любопытством, кот поторопился прыгнуть к ней на кровать и сел перед ней, делая вид, что слушает её внимательно.
― Сам посмотри. Здесь был Маяковский, а ты от его лица даже половины не оставил. Ну не Маяковский теперь, а призрак оперы.
– Мусик, ― отчаянно позвала нынешняя Вася, но никто на экране не повернулся к ней. Кот примирительно бодал её руку ― где-то там, в затуманенном прошлом, пока она искала страницы Цветаевой, чтобы почитать ему, убедить в том, как неуместен его вандализм в Серебряном веке.
Явно что-то говорила Майя ― предположительно, пыталась объяснить, что в «трансляции» её никто не услышит. Или что там ещё полагается внушать в классике этого жанра. Спазм схватил Васю за горло и крепко держал, не давая больше фокусироваться ни на чём, а она на сей раз оказалась не готова упустить равновесие. По одну сторону от неё была женщина в костюме. Красавица, которой она мечтала быть, с чёткой, вежливой речью и извечным пониманием в глазах невозможного цвета. По другую сторону ― её изношенное прошлое, тусклое и необъяснимое, без шика и лоска. И она сорвалась на эту сторону от тоски, она начала чувствовать запахи старой квартиры, слышать кошачье урчание и то, как шелестит покусанная книга. Она потерялась.
Рядом была музыка.
В обычный день такую даже не слышишь: заезженная, надоедливая, превратившаяся в несуразный фон, где смешные слова уже не удивляют, как и то, что исполнитель был когда-то пародистом. Даже неизвестно, для чего она и вовсе нужна, зато при этом она постоянно где-то играет.
Но сейчас различать её где-то рядом для Васи было восторгом. Она слышала музыку! Дикую, безобразную, сама бы ни за что её не включила. Она бы и представить не могла ещё недавно, что так может обрадоваться этим звукам.
Только знакомый плед всё ещё было рядом. В этот раз её даже накрыли заботливо под самый подбородок. Ни холода, ни его мягких ворсинок почувствовать было нельзя, а её всё равно укутывали. Симуляция комфорта. Вася теперь не лежала, а полусидела ― голова и плечо привалились к спинке кровати, подушки потерялись где-то рядом с её поясницей. Уколотая надеждой, она сразу обернулась к двери и укололась опять ― об разочарование: наглухо закрыто.
СОН по-прежнему работал, и музыка с издёвкой заявляла о себе оттуда. Теперь изображение сильно отличалось от того, которое воспроизвела Вася, как если бы канал переключили и значительно повысили качество. И воспоминание было каким-то фальшивым ― ничего родного, привычного или хотя бы знакомого, что заставило бы ещё раз провалиться в скорбь.
Почти пустой бар: симпатичный для жизни, но для экрана малоинтересный, в кино такой не покажут. Пара человек за столиками, которые