говорила, что мы – лучшая пара. И пресловутого почтальона[48]. И щучек в томате твоего приготовления – я все это и многое другое тепло вспоминаю. У нас ведь с тобой тоже связи древние и прочные, так что постарайся во всей своей карусели находить время от времени силы для пары строк своему верному другу. Но что такое детишки, и работа с подготовкой, и все ваши заботы – я это серьезно чувствую.
Поэтому, Марик, меня обескуражило, что ты принял мои слова о ваших материальных бедствиях за иронию. Я не помню их, разумеется, в контексте, но ручаюсь, что они были писаны всерьез. Ты же помнишь, что я тоже всю почти жизнь крутился в поисках хлеба насущного (отчасти по своей великой безалаберности), и почему я вам должен желать того же – это при двух-то малышах – ума не приложу. И вряд ли уместен в наших с тобой отношениях подсчет степеней пережитого. Упаси бог когда-нибудь заняться этим. Если я когда-нибудь это и сделаю, то в подлую, пьяную и похабную минутку. Посему еще раз настойчиво желаю вам всем не ощущать слишком острых материальных бедствий.
Интересует меня все: и информация, и мнение. С Нового года, глядишь, пойдет веселее: в связи с подпиской можно будет кое о чем говорить на равных. А пока ставь меня в известность, как ты и делаешь, не заботясь ни о каких несуразностях, настоятельно тебя прошу. Я уверен, что ты справишься со статьей Белля. Она ведь для тебя не столько кусок хлеба, сколько нужная работа, верно? Ну, а то, что ты попал в лабиринтную ситуацию с ней – это ведь бывает не только с иноязычными текстами. Не пробовал ли ты обращаться к Ц.И. Кин[49]? Я ее, правда, знал недолго, но помню о ней светло – как об очень доброжелательном человеке, во всяком случае. Ну, а к Мише[50]?
То, что ты пишешь о западных немцах и их сетованиях о зажиревшем пролетариате (как я уловил по твоему письму – опять же без контекста), по-моему, не так уж смешно. Весь Запад прошел через «Хлеб ранних лет» и неореализм к изображению современного благополучного кризиса совести. Об этом ведь и фильмы Феллини, Джерми – что хочешь. Это одна из путанейших ситуаций. Во времена диккенсовские, например, для честного человека была ясна исходная точка: неприемлемость сосуществования (скажем условно, плакатно) дворцов и трущоб. Ну, а сейчас куда сложнее. Буржуазность – это ведь не преходящее – жирноватое, цивилизованное, но в основе купеческое качество, – и когда это становится обликом не класса, а общества, моралью, правосознанием, – ясное дело, люди вопят. И здесь невозможно без крена, разумеется. Его объяснил лет 6 назад в средненьком романе то ли Пратолини, то ли Пазолини, – помнишь роман о молодом рабочем-коммунисте, с объяснением увлеченностью капитализмом. И китайское увлечение бунтарей-студентов тоже, поди, этим объясняется: надоела сейчас буржуазность. А разрушь – будут ее возводить снова, ведь невозможно же и материально прозябать. Вот кружись. Ты помнишь финнок на Усачевке[51]? Они были влюблены в наши общежитейские отношения: