кин кошмар
1
Дом, в который мы возвращаемся, был родовым имением моего отца и являл собой замечательный образец русского деревянного зодчества – двухэтажный, исполненный приемом «в лапу», он отличался от всех прочих домов в Костинском большим, почти гигантским размером, резными, старинными ставнями, покрытыми лаком, большой крытой террасой. Обитель наша стояла на невысокой горе, с которой открывался живописный вид на всю деревню, и имела при себе внушительных размеров сад. Когда я вспоминала дорогой о днях, проведенных в доме, мне сразу чудился запах горящих в печи поленьев, смешанный с ароматом бергамота и разных травяных чаев, слышался скрип половиц и размеренный стук кресла-качалки, излюбленного места моей матери. Дом всегда напоминал мне замок и, так как я с раннего детства любила читать о рыцарях, спасающих принцесс от негодяев или драконов, мне было приятно представлять, как и меня однажды спасут из заточения, хотя я никогда и не была заточена.
По пути из Петербурга мою голову посещало множество мыслей и, как правило, все они касались предметов пустяковых – я смотрела на устланные белоснежным покрывалом бескрайние поля и, затаив дыхание, думала, как было бы здорово нырнуть в сугроб с головой, словно в озеро, и считала, сколько в небе за те часы, что мы едем, пронесется сорок и воробьев; я разговаривала с Катюшей, моей сестрой, и указывала ей на интересные домики с красными и серыми черепичными крышами, и, смеясь, почти задыхаясь от удовольствия, вспоминала различные курьезные ситуации, что случались со мною в Петербурге. Катюша то и дело меня одергивала, но я не могла перестать шутить и наблюдать, настолько открывавшиеся передо мной пейзажи вдохновляли и бодрили! Да, эти родные сердцу виды шептали на ухо, что дальше будет только лучше, а выглянувшее из-за облаков солнце как бы ласкало своими лучами эту надежду и поддерживало в ней жизнь. Размеренный стук колес, перемалывающих хрустящий снег, укачивал, поэтому я то и дело проваливалась в легкий сон, и лишь благодаря повторяющемуся каждые четверть часа «но!» кучера, нанятого на станции, я возвращалась в реальность. Мне, десятилетнему ребенку, забылось все, что происходило год назад в стенах дома, куда мы возвращались; забылись все кошмары той ночи, которая схватила матушку за руки и утащила в свою тьму навсегда, как забылись и поддерживаемые мамой даже в самые ненастные, печальные дни подлинные счастье и покой. Матушка моя была большим специалистом по части того, что касалось заботы обо мне, Катюше и об отце; она поддерживала в доме тепло, точно весь он был камином, а мы его тлеющими, плотно прижимавшимися друг к другу угольками.
Первая мысль, что пришла мне в голову, когда я оказалась лицом к лицу с домом, звучала так: «Когда ж она выйдет?». Помню, что память воспроизвела без моего на то согласия ту матушку, которую я видела последней, а последней я видела даже не матушку, а её тень, лежавшую в белом платье среди таких же белых одеял и подушек. Волосы у моей матери были черные, как смола, и в ту ночь, когда она умирала, они были раскиданы беспорядочно по подушке, сама её поза и лихорадочный блеск в больших, как два блюда, глазах вызывали в моем детском воображении ассоциации с чем-то дьявольским или колдовским. Так вот я вспомнила лицо, подражающее своим цветом цвету простыней, черные волосы, разметавшиеся в разные стороны, и распахнутые почти белые губы, умоляющие меня, «дорогую Вероньку», подойти ближе, и тотчас же увидела призрак матери в одном из темных окон верхнего этажа.
Мне забылись все ужасы, а теперь вдруг вспомнились, точно та ночь была вчера, а года, проведенного в Петербурге в окружении старых и новых знакомых, никогда и не существовало. Я стояла, окруженная белыми полями, перед деревянным замком, и страшно мне было идти по тропинке к большим дверям, за которыми, как мне рисовала фантазия, скрывалось нечто не из мира сего, нечто дьявольское. Катюша стояла рядом, ей на тот момент было уж шестнадцать – она стояла, укутанная в свое прелестное пальто из красного, немного жесткого на ощупь сукна, и ясным, совсем не испуганным взглядом смотрела вперед. Её щеки были пунцовыми от мороза, а может, и от нахлынувшего на сердце волнения, нижняя губа, бывшая немного пухлее, чем верхняя, дрожала. Я дернула её за рукав и спросила, надолго ли мы приехали.
– До конца лета, думаю, – ответила тихонько Катюша, неотрывно глядя на дом, – где же папа или тётушка Роза?
И сию же секунду показался на террасе отец, Фёдор Аркадьевич Разумовский.
Он жил в Костинском весь тот год, что мы с Катей находились в Петербурге под присмотром Степана Аркадьевича, его родного брата. Я не видела папу целый год и, конечно, успела за это время соскучиться по нему. Часто я представляла, какой будет наша встреча спустя столько времени, и никак не могла подумать, что увижу его таким, каким он шел к нам в данную минуту – худым и несчастным, словно неся на своих плечах тяжелейший груз. Сердце мое трепетало каждый раз, когда я представляла себе круглое лицо отца, всегда открытое мне и улыбавшееся, да и вся я дрожала, вспоминая чудесные вечера, в которые отец звал меня к себе в кабинет, чтобы, усадив на колени, почитать вслух книги; теперь он идет ко мне, а мне хочется уйти, развернувшись на носочках, в сторону –