возвращалась, и была осторожнее, и не делала глупостей, и слушалась старших, и хоть иногда думала головой, а я застыла на месте, в ужасе глядя на то, что, как мне представлялось, станет концом для моей бесстрашной сестры. Свесившись на веревке, она рассмотрела недоступные нам рисунки, а потом рассказала, что видела: в основном это были какие-то странные угловатые существа и другая загадочная символика некогда гордого и процветавшего племени.
Когда мы все же вернулись в наш маленький городок на западной оконечности каменистого Канадского щита посреди синего неба и желтых полей, мы не испытали желанного облегчения. Теперь у нас был новый дом. Папа часами сидел на шезлонге в саду и смотрел сквозь деревья на пустырь с другой стороны от шоссе, где когда-то стоял старый дом. Отец не хотел никуда переезжать. Это была не его затея. Но владелец автомобильного салона, располагавшегося по соседству с нашим прежним участком, собирался расширить свою стоянку и наседал на отца, чтобы тот продал ему землю: уговаривал, убеждал, чуть ли не угрожал и всячески давил, пока наш отец не сломался и не продал ему дом с прилегающей к нему землей практически за бесценок. Отдал почти задарма, как выразилась мама. Просто бизнес, Джейк, – сказал продавец автомобилей, когда они с папой встретились в церкви в следующее воскресенье. – Ничего личного. Ист-Виллидж был основан как благочестивое убежище от всех мирских пороков, но со временем религия и коммерция незаметно слились воедино, так что самые богатые горожане становились и самыми набожными, как будто религиозное рвение вознаграждалось развитием бизнеса и приростом денежных средств, а прирост денежных средств считался делом почетным, богоугодным и осененным Божественной благодатью, и, когда наш отец отказался продать свою землю владельцу автосалона, в воздухе явно запахло общественным неодобрением, словно своим нежеланием потакать алчным стремлениям ближнего папа выказал себя недостаточно добрым христианином. Это как бы подразумевалось. А папе, конечно, хотелось быть добрым христианином. Мама его убеждала, что надо бороться, надо послать этого автоторговца в известную даль, а Эльфрида, которая была старше меня и более-менее понимала, что происходит, попыталась собрать подписи горожан под петицией с требованием запретить расширение бизнеса за счет частной собственности соседей. Но ничто не могло одолеть папино чувство вины и его стойкое ощущение, что он совершит тяжкий грех, если будет бороться за принадлежащее ему по праву. Он и так был в Ист-Виллидже белой вороной: этакий странный чудак, тихий, меланхоличный мечтатель, любитель долгих прогулок по загородным полям, свято веривший, что учение – свет, а книги и разум дают пропуск в рай. Мама боролась вместо него (но до определенных пределов, поскольку она была, как ни крути, верной меннонитской женой и совсем не стремилась перевернуть с ног на голову всю домашнюю иерархию), но она была женщиной, и ее слово не значило ничего.
Теперь, в новом доме, мама стала рассеянной и беспокойной,