в которой ранее всего проявилась личность, стала сфера естественных наук. В ней, как известно, нет «царских путей». Природа не признает человеческих капризов, а это значит, что идеологические претензии имеют свои пределы. Автономности научного знания соответствовала автономия ученого, независимость его от идеологии в пределах своей науки. Автономия предполагает неприемлемость никакого патернализма по отношению к личности. Это означает (в аспекте нашего разговора), что никто не должен претендовать на то, чтобы указывать личности, что она должна читать и что она должна думать о прочитанном. Чужая книга не может заменить собственного рассудка, а мнение духовного наставника не может заменить совесть. Эти положения устраняют в принципе авторитетность критики в глазах читателя, переводят критиков из разряда «авангарда» на место «такого же, как любой другой».
Автономность личности и является той основой «вненаходимости», которой требовал от читателя (и критика) М.М. Бахтин. Вненаходимость по отношению к литературоведческому сообществу освобождает от некоторых цеховых правил, от обязанности соглашаться с «устоявшимися мнениями». Единственное, от чего она не освобождает, это от специфики языка, используемого в литературоведении. Автономность обеспечивает необходимую дистанцированность по отношению к исходному литературному произведению и критическим мнениям о нем.
В положении аналитика, отрешенного от цеховых литературоведческих интересов, становятся заметными «родовые пятна» методологии, наиболее часто применяемой при анализе пушкинских произведений. Возьмем для примера две представительные работы по «маленьким трагедиям». В одной из них за исходную посылку берется утверждение, что в 1830 г. в Болдино «Пушкин сосредоточенно думал о счастье, искал путей к нему в мире, постоянно свидетельствующем о его невозможности»[12]. «Чтобы решить сокровеннейший для человеческой личности вопрос о возможности счастья и о путях, к нему ведущих, Пушкин в своей драматической тетралогии совершает не что иное, как путешествие по историческим эпохам и соответствующим им культурным мирам»[13]. Не обсуждая логичности построений авторов, заметим, что их исходные соображения могут быть развернуты в прямо противоположную сторону – не мечты о счастье, а раскаяния за вольную жизнь до женитьбы. Эту идею и постулировал Г. Лесскис, объединив все маленькие трагедии под тезисом «трагедий гедонизма»[14].
Обе крайне гипотетичные работы имеют общий корень, свидетельствующий о весьма неблагоприятном самоощущении литературоведения.
Оно обусловлено давним стремлением представить себя как «науку», своеобразной мимикрией литературоведения под «точные науки». Обе упомянутые работы и многие на них похожие построены по одному типу, предполагающему единство «научного» принципа, – развития интерпретации из какой-то одной априорной идеи (подсказанной исследователю его опытом и знаниями). Нетрудно узнать прообраз этой