медленно успокоилась. Мона и сама толком не знала, почему сидит здесь, разве что это выглядело правильным. Может быть, она не хотела показаться союзницей Майкла. Чувство вины постоянно терзало ее в эти дни.
Роуан выглядела прекрасно, но только вот не разговаривала. Волосы у нее отросли почти до плеч. Прекрасная и отсутствующая. Ушедшая.
– Знаешь, – начала Мона, – я, наверное, так и буду приходить, пока ты не подашь мне какой-нибудь знак. Понимаю, что это меня не извиняет. Я, будто назойливый комар, вьюсь около потрясенного и безмолвного человека. Но когда ты вот так молчишь, то вроде как заставляешь людей действовать, делать выбор, что-то решать. Я хочу сказать, люди не могут же просто оставить тебя в одиночестве. Это невозможно. Слишком уж нехорошо.
Мона протяжно вздохнула и почувствовала, что наконец расслабилась.
– Я слишком молода, чтобы знать некоторые вещи, – продолжала она. – Не стану утверждать, будто понимаю, что с тобой случилось. Это было бы уж очень глупо. – Мона внимательно посмотрела на Роуан: теперь ее глаза казались зелеными, словно отражали яркую весеннюю лужайку. – Но я… э-э-э… меня беспокоит то, что случается с каждым, ну, почти с каждым. Я кое-что понимаю. И знаю больше, чем кто-либо другой. Кроме, конечно, Майкла или Эрона. Ты помнишь Эрона?
Вопрос был глупый. Конечно, Роуан помнила Эрона, если она вообще что-то помнила.
– Я, собственно, хотела поговорить о том человеке, Юрии. Я тебе о нем рассказывала. Не думаю, что ты его когда-нибудь видела. Даже уверена, что не видела. В общем, он исчез, совсем исчез. Так обстоят дела. Я беспокоюсь, и Эрон тоже беспокоится. Все как будто замерло в мертвой точке. Ты вот так сидишь в саду… Но, по правде говоря, ничто никогда не стоит на месте…
Мона резко умолкла. Она выбрала, пожалуй, наихудший подход. Невозможно вот так говорить, если эта женщина страдала. Мона вздохнула, стараясь взять себя в руки. Поставила локти на стол. Медленно подняла голову. И… Она могла бы поклясться, что Роуан смотрела на нее, и вот только что отвела взгляд…
– Роуан, ничего не кончилось, – прошептала Мона.
И посмотрела в сторону, сквозь кованую решетку, за бассейн, на середину лужайки перед домом. Китайский мирт готовился зацвести. А когда Юрий уезжал, его ветки были совсем голыми.
Они с ним стояли на той лужайке, разговаривая шепотом, и Юрий сказал: «Послушай, Мона, что бы ни случилось в Европе, я вернусь сюда, к тебе».
Роуан смотрела на нее! Прямо ей в глаза!
Мона была настолько потрясена, что не могла ни шевельнуться, ни заговорить. Да она и боялась что-либо сделать, боялась, что Роуан сразу отведет взгляд. Моне хотелось верить, что это к добру, что это ратификационная грамота и возвращение. Она добилась внимания Роуан, пусть даже и вела себя как безнадежная дура.
Мона во все глаза смотрела на Роуан, озабоченное выражение лица которой постепенно менялось. И в глазах Роуан вспыхнула отчетливая печаль.
– В чем дело,