така патология и как это – через нос? Я не совсем…
Увидев горящие лампы в стеклах пенсне Берии, Аркадий Георгиевич получил прилив крови в обратном направлении – в собственную голову и даже подумал, а не начнет ли вылезать его собственное мозговое вещество через какое-либо отверстие головы по аналогии с только что чуть не случившимся казусом со стороны кишечника.
– Бываат, бываат, – поспешил он сориентироваться в ситуации. – Это бываат в нашей врачебной практике.
– Вот и прекрасно. Вас ждет пациент с таким нэдугом. Только прашю нэ предавать значения тому, кого он вам будэт напоминать. Слэдуйте за мной.
Профессор увидел, как взгляд Берии как-то странно скользнул от него напрямую к портрету Сталина и понял все: «Господи, Царица небесная! Да почему же я, а не этот, например, как его… Нет, его же арестовали… Тьфу ты, провались, чего они хотят?»
А Александр Анатольевич ожидал своей участи в другой, оборудованной приблизительно также, комнате для гостей. Она находилась в конце коридора, поэтому происходящей суеты и всяческой беготни не было слышно. Никакой информации, кроме того, что дело государственной важности, а ему – Алмазову – пока не нужно делать ничего иного, как ждать распоряжений, он не получил. Немного разобрался лишь в том, что какая-то ошибка все же произошла, и он попал в это заведение случайно вместо профессора Пенькова. По приезде на дачу его представили человеку в пенсне как профессора Пенькова. Берия был похож на свой портрет, хотя оказался более грузным и дебелым. Александр Анатольевич особого облегчения не испытал от того, что несмотря на гневную реакцию Берии, вроде бы ничего страшного для него не произошло. Для чего они его здесь держат в этой забытой всеми комнате и почему не отпускают на все четыре стороны? Весьма и весьма странно. Журналы не читались, а больше делать было нечего. Правда, висело и тихо работало радио, но ничего необычного оно не сообщало. Ни о каких чрезвычайных ситуациях не было информации в новостях.
Конечно, дома никто не ждет. Слава Богу, нет такого человека, который бы сейчас мучался вопросом, куда пропал муж, отец, сын, близкий друг? А может, и наоборот, чье-то беспокойство, как ни странно, воспринималось бы какой-нибудь искусственно подавляемой эгоистической частью души как нечто даже приятное, возбуждающее, возвращающее от стабильной повседневности к какому-то уже забытому и хрупкому периоду жизни, когда всевозможные жизненные неприятности, проблемы в отношениях, страсти, волнения и даже временные разрывы, не вредили, а наоборот, укрепляли любовь и дружбу, – в разумных пределах, конечно. В его-то жизни все было чаще всего наоборот, – но он стряхнул тут же эти воспоминания прочь.
Алмазову стало вдруг как-то жалко самого себя, своего одиночества, неведения и невозможности что-либо предпринять. Он вспомнил последние годы своей жизни. Что еще, кроме работы? Да, была одна женщина. Но это так… После войны легко было ошибиться, необдуманно попасть в сети брачных отношений