души, как есть, не кривя.
По-простому добротно приложит,
по-отцовски она пожурит,
о моральных устоях изложит,
намекнёт о том, что есть стыд.
Без стесненья, без фальши, открыто,
без помарок, твёрдо, без слёз
молвит то, о чём позабыто
или в людях совсем извелось.
Оттенённым горечью словом
белый лист украсит рука,
пробежится строкою с укором
от души, как есть, не кривя.
Эх, это вечное боренье
Эх, это вечное боренье
души и разума во мне,
бушуют страсти, боль, горенье,
нет перемирия в войне.
Эх, эти вечные нападки,
эх, эти споры до зари,
мне б от себя бы без оглядки
сбежать бы прочь в тартарары.
Умчаться хоть бы на мгновенье,
чтоб отдышаться в тишине,
ведь невозможно примиренье
души и разума во мне.
Эх, это вечное боренье
как наяву, так и во сне,
бушуют страсти, боль, горенье,
нет перемирия в войне.
Поговорить способен каждый
Поговорить способен каждый,
но только жертвовать собой
имеет силу лишь отважный,
живой и сердцем и душой.
Душою чистой, не пропащей,
с неувядающей красой,
открытой миру, широчайшей,
не ропщущей на путь земной.
Не ропщущей и не кичливой,
пусть своенравной, но простой,
лишь только с честью побратимой
в упряжке с совестью одной.
Поговорить способен каждый,
но только жертвовать собой
имеет силу лишь отважный,
живой и сердцем и душой.
Утолена уж жажда славы
Утолена уж жажда славы,
но только всё ж покоя нет,
как прежде, рвусь на баррикады
и спину ставлю я под плеть.
На плаху голову бросаю,
кричу: «Палач, не спи, руби!
Ты не виновен! Я прощаю!
Ну что ты медлишь! Не тяни!»
Безумен, как и прежде, братцы,
топлю до талого всегда,
лишь только думы – мудры старцы —
степенней сделали меня.
Утолена уж жажда славы,
но только всё ж покоя нет,
как прежде, рвусь на баррикады
и спину ставлю я под плеть.
По хаткам, кухонькам Страны
По хаткам, кухонькам Страны,
куда ни глянь, сплошь бунтари,
в три горла пьют, едят, жуют
и пламенную речь ведут.
Набивши вдоволь свой живот,
душой радеют за народ,
мол, терпит он от власти гнёт
да чересчур уж спину гнёт.
Потом, с едой в борьбе устав,
на баррикаду – на кровать,
сопят, храпят, но нет, не спят,
бесстрашно насмерть в ней стоят.
А опосля вновь поутру
бунтарь,