особенно часто, поскольку я его авторитет не очень-то признавал. Как-то я окрысился на него и сказал: «Набить бы тебе рожу!» – «Может быть, стыкнемся?» – предложил он. Это значило, что после уроков в садике за школой надо было драться один на один. По правилам: лежачего не бьют, до первой крови. «Можно», – сказал я. Я отдавал себе отчет, что он на голову выше меня и намного тяжелее. Но, во мне так много накопилось обиды, что было все равно. Конечно же Колька отметелил меня «в лоскуты», но мне удалось тоже пару раз врезать и засветить ему под глазом очень приличный фингал. На другой день все в школе спрашивали: «Кто это Деду такой фартовый фонарь сработал?» – «Говорят, вроде бы, Мартын, хотя вряд ли». С тех пор меня больше никто не трогал в школе. Да и, хватит, я уже начал на девчонок из соседних школ засматриваться.
А во дворе все шло по-прежнему. Проживавший когда-то с нами в бараке вор Женька убежал из тюрьмы и приехал к своей матери, нашей соседке по коммуналке, – тете Дусе. Его уже ждал там участковый милиционер дядя Вася. Ночью его скрутили со стрельбой, матом и дикими воплями и отправили назад досиживать срок, накинув еще лет пять за побег.
А еще в нашем бараке жила еврейская семья: Наум Абрамович и Роза Ароновна Новак (мы, дворовые пацаны, знали, что племянник Розы Ароновны – Григорий Новак, живший в Киеве, – был известным тяжеловесом-штангистом, чемпионом СССР, а впоследствии «звездой» советского цирка). Роза Ароновна говорила про него: «Он очень здоровый, наш Гришка, но животом болеет, у него „отрижка“». Видимо, она имела в виду изжогу от чрезмерного употребления горилки.
Наум Абрамович работал в швейной мастерской, а по ночам «еще немножечко шил на дому». Через тонкие стены барака было слышно, как часов до двух ночи стрекотала швейная машинка, и соседи регулярно писали на него жалобы-заявления, что мешает им спать. К нам часто приходил «фин». После его визита Роза Ароновна всегда плакала. Мне объяснили, что «фин» – это финансовый инспектор и что он в очередной раз оштрафовал Новаков «за подпольную работу на дому».
У Розы Ароновны и Наума Абрамовича было двое сыновей: старший Володя и младший Арон. Володя за какие-то махинации сел в тюрьму, а Арон вернулся с фронта с перебитой осколком рукой и орденом Красной звезды. Мне, шестилетнему огольцу, он давал его потрогать.
Когда братья напивались и дрались на коммунальной кухне среди керосинок и примусов, Арон кричал: «Володя, ты не еврей, ты жид, Володя, ты позор нашей семьи!» Тридцать лет спустя я услышал у Высоцкого: «Эх, Киська, мы одна семья: мои – безвинно павшие, твои – безвинно севшие…»
Сосед на втором этаже очень ревновал жену и много раз грозил ее зарезать. В выходной день, когда жена несла с коммунальной кухни в комнату кастрюлю со щами, он подошел сзади и всадил ей в спину столовый нож. Я побежал в ближайшую больницу (ту самую, в которой родились Высоцкий и я) за врачами. Поздно. Нож вошел так, что отделил одно легкое от другого, и у нее из горла хлынула кровь. Умерла до прибытия врачей. Соседу дали десять