невинных, но хотя бы, в отличие от многих ему подобных не любил калечить свои игрушки. Он предпочитал более утонченные моральные издевательства. Но знаете, оказалось, женское тело может ко многому приспособится, – еще одна странная, почти обреченная улыбка, – к тому же, за эти месяцы расцвел мой артистический талант. Страх – хороший учитель, и я быстро научилась показывать панику, покорность, ужас и другие эмоции там, где уже их не чувствовала, чтобы оградить себя от его новых фантазий.
Бьерн с каменным лицом слушал ее рассказ, пытаясь угадать, должен ли он обнять ее, чтобы прогнать эти воспоминания, или не прикасаться, чтобы не разбудить воспоминаний еще более страшных. Но Эсперанса продолжила говорить, словно ей после многих лет сдержанности и молчания необходимо было выпустить свою историю на волю.
– В общей сложности я провела у него четырнадцать месяцев, в течение которых во мне пробудилась магия. Я слышала, это случается от сильных потрясений.
– Да, – бесцветным голосом подтвердил инквизитор, – мы не знаем доподлинно, почему так происходит, но часто магические способности пробуждаются у молодых людей под воздействием эмоций. Некоторые даже считают, что характер эмоций влияет на вид открывающихся способностей.
Он постарался сосредоточиться на подробностях церковного учения о магии, чтобы не думать о том, чего Эсперансе стоили те четырнадцать месяцев.
– Не знаю, как для других, но для меня действительно похоже на то. Я страдала от боли и мечтала исчезнуть. В каком-то смысле так и получилось. Мне сразу же пришлось научиться прятать еще и магию, ведь он, не задумываясь, убил бы меня, если бы узнал о ней.
На этот раз Бьерн не смог сдержаться. Он обнял Эсперансу, словно бы закрывая своим телом и пытаясь совладать с чувствами, охватившими его. Гнев на неведомого злодея. Страх за нее. Сострадание. И чувство вины.
Инквизитор поймал себя на мысли, что эта история мучительно похожа на сотни других, которые ему приходилось выслушивать по долгу службы. Если скрывающегося мага удалось задержать живым, перед казнью его обязательно допрашивали. И во всех этих историях повторялось одно и то же: жизненные неурядицы, часто какая-то трагедия, сильные страшные эмоции, пробуждение магии и бесконечные изнуряющие игры в прятки с инквизицией и всем миром. А заканчивалось все всегда одинаково: взрывом или костром. И хуже всего было осознание, что Эсперанса была права в своих страхах. Если бы к нему самому пришел человек, пусть даже отпетый негодяй, и донес на незарегистрированного мага, он бы не сомневался, как должен поступить. И сколько среди молоденьких магичек, пойманных им за годы службы, было таких же жертв чужой жестокости? Не была ли одной из них убитая сегодня девушка? Он не хотел об этом думать и не мог не думать.
После сражения с вампиром, после разговора с Тифусом о чудовищах, после того как инквизитор решился не арестовывать Эсперансу, его привычная картина мира дала трещину. Он все еще понимал опасность магии и магического безумия как для самих магов, так и для