вылазок защитников и начали засыпать ров перед первым внешним валом. Тех пленников, которых мы пригнали, тоже сразу отправили на засыпку рва. Кстати, называют монголы этих людей хашаром, или осадной толпой.
Нас самих отправили в гигантский лагерь, раскинувшийся неподалеку от осажденного города. Там мы поставили юрты в месте, отведенном для нас монголами. Они же выдали нам продукты и корм для лошадей. Тысяцкий, начальствующий надо мной и моей тысячей, отправился куда-то с докладом. Когда вернулся, сказал, что нам дано три дня отдыха. Очень нужные три дня. За это время мы отогрелись, подкормились сами и подкормили лошадей, подлечили больных и раненых.
Я в эти дни отдыха почти все время проводил у стен города, наблюдая за осадой. Мне еще в самом начале, когда нас делили на десятки и сотни, дали небольшую деревянную дощечку с вырезанным на ней узором-буквами – пайцзу. У монголов это что-то вроде охранной грамоты. С пайцзой я мог ездить вокруг города и по всему лагерю. Не пускали только к юртам монгольских царевичей, которых в этом походе участвует больше десятка.
Такого, что происходило под стенами Булгара, я никогда в жизни не видел. Только одного хашара у стен трудилось не меньше трех десятков тысяч человек. Они помогали собирать осадные орудия, ставили частокол в нужных местах, но большая часть работала на засыпке рва. Работы эти велись в трех местах, наиболее удобных для приступа.
С частокола на внешнем валу хашар безжалостно расстреливали защитники города. Говорят, вначале они пытались уговорить их не засыпать ров, а обратиться против татар. Но куда там, тех, кто не хотел работать или работал, по мнению монголов, не в полную силу, они рубили в куски на глазах остальных. В назидание. Рубили и тех, кто, спасаясь от стрел со стены, пытался бежать. Осажденные опускали пленникам веревки, но монгольские стрелки, прикрывающие их работу и засыпающие стрелами защитников города, расстреливали лезущих по веревкам еще до того, как они успевали добраться до середины частокола.
Теперь отчаявшиеся невольники делали свою работу, словно уже неживые, с застывшими, безразличными ко всему лицами. Мороз продирал по спине, глядя на эти их лица. Они уже не обращали внимания на летящие со стены стрелы и камни, просто тупо делали свою работу: несли и бросали в ров вязанки хвороста и мешки с землей. Если перед кем-то падал сраженный соплеменник, тот просто перешагивал через него и продолжал свое дело. Это было страшно, Ратьша!
Гунчак замолчал и передернул плечами. Послышался скрип ступеней лестницы, и в терем вошел Могута, несущий деревянный поднос со снедью. Поставил его на стол, взглядом спросил разрешение у Ратислава остаться и сел на лавку рядом с боярином.
– Что там с людьми? Разместились? Дозоры выставили? – спросил Ратьша.
– Все в порядке, – кивнул ближник. – Пленных заперли в подклети. У нас двое убитых, восемь раненых. Трое из них – тяжко, но, может, выживут. Завтра отправим в Онузлу? – Это Могута уже спрашивал.
– Да. Поутру, – согласился