Ратьше подошел Могута.
– Раненые на носилках, боярин, – доложился он. – Кто может, поедет верхами. Дал им пяток воинов в сопровождение. Половцев погоним пешком. Недалеко, дойдут. С ними отправлю десяток, справятся. Гунчаку под честное слово дал коня. Вязать не стал. Думаю, не обманет.
– Ладно, – кивнул Ратислав. – Отправляй.
Могута повернулся к околице, обращенной в сторону Онузлы. Там в утренних сумерках угадывались собравшиеся в кучу конные и пешие. Свистнул в два пальца, махнул рукой с зажатой плеткой. Потом снова повернулся к Ратьше.
– Остальные почти готовы. Скоро можно будет выступать. Душегубцев, как и говорили, на сук?
– Именно, – подтвердил боярин. Потом досадливо поморщился. – Забыл расспросить у них: был Гунчак в избе, когда они над нашими изгалялись?
– Я расспросил, – сказал ближник. – И правда, не было. Не соврал хан. Все это учинил монгольский десятник. Его, кстати, тоже живого взяли. Только его. Остальных десятников порубили. Говорят, дрались, как черти, в плен не сдавались. Этого палицей приголубили, потому и живой.
– Как отличили-то от половцев? – поинтересовался Ратша.
– Так одеты малость по-другому. И доспех получше. Рожей, опять-таки, от половцев отличается.
– Ладно, вешать будем, посмотрим.
Ратьшин дружинник подвел под уздцы двух коней, гнедого жеребца для Могуты и Буяна для Ратьши, оседланных и облаченных в доспех. Ближник и боярин запрыгнули в седла, разобрали поводья.
– Куда двинемся дальше? – спросил Могута.
– На полдень, – помолчав, ответил Ратислав. – Надо поглядеть, что за сила на нас идет. Да и острастку дать. Пусть поймут, что пирогами их здесь потчевать не будут. Но сначала – к роще. Сучья для гостей незваных присмотрел?
– Послал людей. Должны уже петельки приспособить.
– Тогда всех туда. Нашим тоже полезно на то посмотреть.
Ближник кивнул, развернул коня и порысил к собирающимся на околице сотням. Ратьша не спеша двинулся к дубовой рощице, облюбованной Могутой для казни. Вскоре здесь собрался весь Ратьшин отряд. Осужденных на казнь со связанными за спиной руками посадили верхом на лошадей, подвели тех под перекинутые через сучья веревки, накинули петли на шеи. Половцы впали в оцепенение и не пытались вырываться или молить о пощаде. А вот монгол, который и в самом деле заметно отличался от остальных пленников, что-то кричал по-своему, крутился в седле, мотал головой, не давая накинуть петлю. Трое воинов с трудом с ним справлялись. Перестал он дергаться только после того, как почуял петлю на шее. Понял: будет рваться – лошадь уйдет, оставив его дергаться на веревке. Кричать, однако, не переставал.
Ратьша подозвал Осалука, спросил:
– Чего верещит? Просит о чем-то?
– Нет. Пугает гневом Джихангира.
Ратислав вопросительно поднял бровь.
– Так они называют начальствующего над войском Бату-хана.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте