такому признанию, так как Алексея знал, как уравновешенного, ответственного офицера. «А я своих детей, пока росли, ни разу не шлёпнул» – сказал я. «Они у вас покладистые были?» – спросил Алексей. Я ответил, что наши дети были обычные. Также бегали по улице, как и соседские ребятишки. И проказничали также. Просто на девочек (у нас их четверо) у меня никогда рука не поднималась. А когда появился сын, и его назвали в честь моего отца Славой, то для меня получалось, что наказать сына, это значит, поднять руку и на отца…
Помолчали. Я сказал, что по инерции старался сохранить в себе традиции, правила, которые были в нашей семье, когда я рос. А, когда повзрослел, старался сохранить и поддерживать их уже в своей семье.
Ребята вспомнили, как пацанами тырили яблоки в чужих огородах. Хотя в своих яблони тоже росли. Как нравилось бахать из больших ключей от домашних замков. В отверстие ключа заталкивали серу от спичек, вставляли туда большой затупленный гвоздь. Соединяли все это веревкой и ударяли о что-нибудь твёрдое. А я в свою очередь вспомнил свое детство. Как маленьким тонул в реке (упал с мостков) и меня спас, прибежавший на крик детворы, сосед.
И моё увлечение пиротехникой вспомнилось. В руках побывали и поджиги, и обрезы, и шомпалка. Я вспомнил, что из такого оружия расстреливал Евангелие от Матфея. Отец увидел эту книгу с вмятинами (она толстая и её не прострелить). Не ругал, но сказал, что в любую книгу вложен человеческий труд, тем более в такую! Он держал её в руках и бережно гладил пальцами вмятины на обложке. И тут я впервые понял, что сделал больно книге, не просто совершил грешный поступок, а именно причинил боль книге! Отец раскрыл Евангелие и прочитал вслух отрывок. Я не помню дословно суть текста, но я запомнил на всю жизнь, руки отца, бережно державшие книгу, важность и торжественность момента, звук голоса, читавшего молитву.
До сих пор удивляет, что папа не отобрал у меня стрелялку. Видимо чувствовал, что с моим характером, через некоторое время, у меня, на смену отобранному, появится другое оружие, возможно, серьезнее прежнего.
Рассуждая об озорстве, вспоминая знакомых, которых давно уже и в живых-то нет, мне вспомнились отношения с бывшими соседями – Чумаковыми.
Константин Федорович Чумаков был машинистом. Ездил на паровозе. Онисья Михайловна – домохозяйка. Маленькими мы звали их дядя Костя и тётя Оня. Детей у них не было. Были они как-то нелюдимы и в гости к ним никто не ходил. Даже родной брат дяди Кости, живший в нашем городе, бывал очень редко, и они не любили шума, нашего детского. Дом их стоял на самой горке. Зимой, от их калитки мы делали лыжню с трамплином. Наши уличные крики доставали тётю Оню и она, чтобы отвадить нас, посыпала спуск золой, а мы рядом другую лыжню прокладывали.
Летом, напротив наших огородов мой папа в реку ставил козлы с досками. Для того, чтобы с них можно было полоскать бельё, половики. Мы, ребята, с утра до вечера осаждали это сооружение, превратив