что «Спрей» плывет в бушующем море, а выглянув в проход, я, к своему изумлению, увидел высокого мужчину у руля. Его твердая рука, ухватившись за ручки штурвала, держала их, как в тисках. Можете представить себе мое удивление. На нем была одежда иностранного моряка, большая красная шапка свисала над его левым ухом, словно гребень у петуха, а лицо обрамляли черные бакенбарды. Его могли бы принять за пирата в любой части земного шара. Пока я рассматривал его угрожающий облик, я позабыл про бурю и только спрашивал сам себя, пришел ли он перерезать мне горло. Кажется, он угадал мои мысли.
– Сеньор, – сказал он, приподнимая свою шапку, – я не причиню вам никакого вреда. – И улыбка, едва заметная, но все же улыбка, заиграла на его лице, которое, сразу стало приветливым. – Я пришел, чтобы помочь. Я вольный моряк и не сделал ничего худого, кроме контрабанды. Я один из членов экипажа Колумба, – продолжал он. – Я рулевой с «Пинты» и пришел помочь вам. Лежите спокойно, сеньор капитан, – добавил он, – я поведу ваш корабль сегодня ночью. У вас лихорадка (calentura), но завтра к утру вы будете в полном порядке.
Я подумал: «Наверное, он дьявол, чтобы плыть под всеми парусами». И снова, как будто читая мои мысли, он воскликнул:
– Вот впереди «Пинта», мы должны ее нагнать. Надо плыть, скорее плыть!
Откусив большой кусок черного сухаря, он сказал:
– Вы поступили опрометчиво, капитан, когда решили смешать сыр со сливами. Белый сыр (то есть брынза) – это небезопасно, если вы не знаете, кто и когда его сделал. Может быть, это был сыр из козьего молока, а он бывает плохо выдержан и быстро портится.
– Остановись! – взмолился я. – У меня нет сил слушать твои нотации.
Я расстелил матрас, чтобы лежать в этот раз не на твердом полу, мои глаза все время останавливались на моем странном госте, который, заметив еще раз, что у меня только лихорадка и спазмы, усмехнулся и запел какую-то дикую песню:
Высокие волны, свирепый гром, бури рев! В Вышине безумно птица кричит! Вперед, Агоры!
Думаю, дела мои пошли на поправку, ибо я с раздражением пожаловался:
– Ненавижу ваши песни. Да будут прокляты ваши Азорские острова и их прекрасные птицы!
Я умолял, чтобы он заканчивал со своими песнями, ибо приступы болезни возобновились. Меня все еще лихорадило. «Спрей» тем временем несся по волнам, но в моем воспаленном мозгу появлялись лодки, падающие на палубу, и казалось, что «Спрей» теперь пришвартован неведомым способом и начисто лишен кранцев.
– Вы разобьете лодки! – взывал я снова и снова, пока волны разбивались о крышу каюты над моей головой. – Вы сломаете свои лодки, но не сможете навредить «Спрею». Он крепкий! – Я плакал.
Когда мои боли и лихорадка прошли, я осмотрел палубу, которая теперь сверкала, как белый зуб акулы, все движимое было смыто с нее волнами. Средь бела дня я, к своему изумлению, обнаружил, что «Спрей»