у ордынцев, хотя иного внешнего сходства с последними Антон не имел. Все знают: жидкая бороденка – явный знак вырождения, с такой и невесту не найдешь. То-то дело Лавр! Антон ему по-белому завидовал. Вот кому ушли сила и богатство рода: медвежьего цвета, от уха до уха, кудрявая, густая, хоть в косы из нее заплетай.
Антон толкнул дверь мельницкой избы. Что он молодой – полбеды, куда хуже, что безбородый, аки де́вица. Куда там заседать в совете на почетном отцовском месте. Но никуда не денешься. Он миновал светлые сени, где его поклоном в пояс поприветствовала жена хозяина дома, а затем, через массивную дубовую арку, шагнул в светлицу.
За столом, вдоль окон с белыми занавесками, сегодня восседал совет деревни Нижняя Талица. Состоял таковой из шести высокоуважаемых старожилов. Их-то бороды, как и положено у добрых мужей, тянулись до груди. Впрочем, по части возраста больной старик в доме неподалеку превосходил каждого хотя бы на одно колено. Одежды собравшихся были незатейливы, сразу было ясно, что здесь нет никого из высоких сословий.
Жилистый кузнец, ярый стяжатель старых порядков и истовый последователь Сварога, сидел в черных, мешковатых штанах и асбестовом фартуке, заброшенном на голый торс. По блестящей шее было понятно, что он лишь недавно оборвал работу, чтобы поучаствовать в сходке. Мельник, хозяин дома, носил белую льняную рубаху с красной вышивкой на поясе и рукавах; по такому же образу был скроен сарафан его жены, что обслуживала скуповатый стол, и косоворотки аж семерых детей-погодок, которые и без того были похожи один на другого. У Амвросьи, что живет тут через два дома, тоже было семеро – всех схоронила, один Савка на свете кое-как прижился. А у мельника семеро и даже не хворают, вот какой крепкий род.
Справа сидел землевладелец. Глаза серые и цепкие, как у гадюки. Этот предпочитал дублет светло-коричневого оттенка с кожаными вставками, какие сейчас были в обыкновении на западе. Носил усы подковой, а бороду, пусть и густую, брил начисто – басурманин, что с него возьмешь? Сидел он рядышком с монахом.
Монах в своей снедающей скромности именовал себя «никчемушным почитателем Пророка». На людях он не смел вкушать ничего изысканнее постных щей и черного хлеба. Истово исполняя канонические обряды и говения, он не уставал клясть себя, а за одно и всех вокруг, за врожденную греховность и за слабое тело, требующее излишеств. При всяком подходящем и неподходящем случае приводил отрывки из Писания, стращая грешников. Антону этот щебетун вовсе не нравился: такой уважаемый чин носит, грамотен, столько тайных свитков прочел – казалось бы, глубже всех смертных должен суть вещей просматривать. У самого же глазенки юркие, заискивающие, подталкивает люд не к праведной жизни, а всё больше пожертвование сделать. Церкви в Талице, конечно, нет, только деревянная часовенка на отшибе, но освящена по всем правилам служителями Белхибарского Собора, чем местные до известной степени гордятся.
По правую руку от монаха восседал купчина в синем в крапинку кафтане; лицо его с рождения было запорошено веселыми золотыми веснушками.
Закрывал сходку мытарь, сборщик