страсти имеешь, самовольно ее не бросай, чтобы другой человек не поднял ее и не мучился; а ищи такого человека, который бы добровольно с тебя эту слабость взял.
– Ну, где же, – говорю, – возможно такого человека найти! Никто на это не согласится.
– Отчего так? – отвечает, – да тебе даже нечего далеко ходить: такой человек перед тобою, я сам и есть такой человек.
Я говорю:
– Ты шутишь?
Но он вдруг вскакивает и говорит:
– Нет, не шучу, а если не веришь, так испытай.
– Ну как, – говорю, – я могу это испытывать?
– А очень просто: ты желаешь знать, каково мое дарование? У меня ведь, брат, большое дарование: я вот, видишь, – я сейчас пьян… Так или нет: пьян я?
Я посмотрел на него и вижу, что он совсем сизый и весь осоловевши и на ногах покачивается, и говорю:
– Да разумеется, что ты пьян.
А он отвечает:
– Ну, теперь отвернись на минуту на образ и прочитай в уме «Отче наш».
Я отвернулся и действительно, только «Отче наш», глядя на образ, в уме прочитал, а этот пьяный баринок уже опять мне командует:
– А ну-ка погляди теперь на меня?
Обернулся я и вижу, что он, точно ни в одном глазу у него ничего не было, и стоит, улыбается.
Я говорю:
– Что же это значит: какой это секрет?
А он отвечает:
– Это, – говорит, – не секрет, а это называется магнетизм.
– Не понимаю, мол, что это такое?
– Такая воля, – говорит, – особенная в человеке помещается, и ее нельзя ни пропить, ни проспать, потому что она дарована. Я, – говорит, – это тебе показал для того, чтобы ты понимал, что я, если захочу, сейчас могу остановиться и никогда не стану пить, но я этого не хочу, чтобы другой кто-нибудь за меня не запил, а я, поправившись, чтобы про бога не позабыл. Но с другого человека со всякого я готов и могу запойную страсть в одну минуту свести.
– Так сведи, – говорю, – сделай милость, с меня!
– А ты, – говорит, – разве пьешь?
– Пью, – говорю, – и временем даже очень усердно пью.
– Ну так не робей же, – говорит, – это все дело моих рук, и я тебя за твое угощение отблагодарю: все с тебя сниму.
– Ах, сделай милость, прошу, сними!
– Изволь, – говорит, – любезный, изволь: я тебе это за твое угощение сделаю; сниму и на себя возьму, – и с этим крикнул опять вина и две рюмки.
Я говорю:
– На что тебе две рюмки?
– Одна, – говорит, – для меня, другая – для тебя!
– Я, мол, пить не стану.
А он вдруг как бы осерчал и говорит:
– Тссс! силянс! молчать! Ты теперь кто? – больной.
– Ну, мол, ладно, будь по-твоему: я больной.
– А я, – говорит, – лекарь, и ты должен мои приказания исполнять и принимать лекарство, – и с этим налил и мне и себе по рюмке и начал над моей рюмкой в воздухе, вроде как архиерейский регент, руками махать.
Помахал, помахал и приказывает:
– Пей!
Я было усумнился,