с одиночеством.
Истина, что ласкала нас,
станет в устах доносчика
пошлой фальсификацией,
впрочем, герой отсутствует.
Вас, господа, касается
только одно напутствие
(может, оно опаснее
нашей подложной хроники):
право на власть – фантазия,
вес придаёт короне лишь
вера». Виконт растерянно
кормит огонь бумагами
с мифами о сплетении
власти, любви и магии:
лики, которых не было,
годы, что бились волнами,
сами легли омелой на
буйные родословные.
Хочется тайно всхлипывать,
как в ноябре над листьями:
жаль не свободы с титулом —
жаль окрылившей истины.
Жаль не заржать заливисто,
радуясь чьей-то фразе: «Мы
выберем сами истину,
если весь мир – фантазия».
Змейками жар колеблется
над восковыми лужами.
Предки, которых не было,
ждут в зеркалах. Оружие
манит огнепоклонников
на середину комнаты.
Ставшая пеплом хроника
перекрывает колокол.
кровь и мадера
Пепельной горечью,
угольной полночью
дышит окно.
Ох и невесело
в доме, где плесенью
пахнет вино.
Нет достоверности
в гладкой поверхности
мутных зеркал.
Девочка славная,
я тебе главного
не рассказал.
Бьёшь по касательной
взглядом внимательным —
ладно, смотри.
Полдень на улице
жарко беснуется —
полночь внутри.
Тянешься гибко,
я за улыбкой
прячу оскал.
«Что за манеры?».
Выпей мадеры
полный бокал.
Блики янтарные,
струны гитарные
нервно дрожат.
Души навыворот,
что-нибудь выгорит:
рай или ад.
сирокко
Знаешь ветер, что дух выжигает дотла,
побуждая святых на дурные дела?
Иллюзорно бесплотен, горяч, невесом,
я свинец, бьющий в цель, наповал, напролом.
Я пришёл. Это значит: вдыхай меня ртом,
отрицая, что ночью молилась о том,
чтобы горький песок заскрипел на зубах,
воскрешая давно похороненный страх.
Я внимаю кошмарам и к нежности глух,
я готов не утешить, а ранить твой слух,
я дорога за край, что коварно легка,
я и рвущая боль, и тупая тоска.
Я задушенный стон, я покинутый дом,
безрассудный налёт, беспричинный погром,
ты открыла окно – я ворвался в проём,
ты осталась одна. Мы остались вдвоём.
Я зигзаг, я излом, я врождённый порок,
априори назло, неизбывно не впрок,
из пустыни в пустыню, как водится, но
ты открыла