как обычно. Я буду молиться за нас двоих. Совет узнает о том, что происходит. Мне нужно сообщить им как можно скорее.
Я испуганно посмотрела на него и замотала головой.
– Тише, – он погладил меня по плечу. – Никто не станет винить тебя в этом, – вкрадчивый шепот и мягкие прикосновения навевали спокойствие.
– Выпьем чай, а после отправишься в постель, – не спрашивал, а сразу принялся насыпать чай в кружки.
Повисло молчание в наэлектризованном воздухе. Даже дышать стало тяжелее, он будто стал гуще и с трудом преодолевал дыхательные пути.
Отец Доминик молча, как неживой, допил, отставил кружку в сторону, но сделал это чуть громче, чем ранее, когда вставал за чайником, чтобы подлить воды.
Звук остановил эту тишину, она разрывала мои мысли на части и разбивала их вдребезги. А он, так же молча, встал из кресла. Открыл ящик, достал плеть, жестом показал молчать.
Соорудил из подушек гору и замахнулся над ними плетью, раздался свист рассекающего воздух бича и громкий хлопок о ткань подушки, почему-то так похожий на удар о живую плоть. Я вздрогнула и затряслась.
Воспоминания подступили твердым комком к горлу, который невозможно было сглотнуть.
Обернувшись, прежде чем занести плеть снова, кивком указал на дверь.
Надо же… в святых стенах подслушивают.
Когда хлыст в очередной раз опустился на подушку, я вздрогнула и спрятала лицо в коленях.
– Да простит Всеотец твои грехи, сим скрепляю очищение, сестра Агата, – произнес он, утирая пот со лба, когда плеть двадцать первый раз ударила по подушке.
Я протянула ему свою кружку с нетронутым, уже остывшим чаем, и он выпил его залпом, а когда закончил смешно вытянул изо рта чайный листочек.
Тяжело дыша он опустился в кресло и наклонился ко мне.
– Тебе нужно сделать вид, что исповедь закончилась именно так, как того хотела бы Настоятельница, – горячий шепот обжег мое ухо. – И вот еще деталь, – ладонью он взъерошил мои волосы, заключил меня в кольцо своих рук и потянулся к пуговице на моей спине, ловким движением расстегнул её, как будто делает это каждый день.
Когда он отстранился, я уже дрожала, не от холода, совсем не от него. Я стиснула бедра, кивнула, совсем не слыша того, что он говорит, поклонилась и слишком поспешно попыталась ретироваться.
Возле двери он меня нагнал и прошептал, как будто не на ухо, а сразу в душу:
– За дверью тебя уже ждет Настоятельница, постарайся быть убедительной. Меня какое-то время не будет, постарайся не наделать глупостей.
Я кивнула, он отворил дверь, и когда я вышла, на меня обрушился привычный шум жизни монастыря: шикала старая сестра Долорес на стайку громко смеющихся послушниц, причитала сестра Хелен, что на несносных девиц не напастись целебных мазей, где-то капала вода. Но в комнате отца Доминика все это как будто переставало существовать, словно у него собственный мир, отдельный от монастыря и всего что с ним связано, да и сам он можно подумать не отсюда.
– Агата?
– Да, мать Настоятельница? – всем своим