кривит рот Ханна, ждущая, когда отец отойдет, чтобы проскользнуть к выходу, – ради какого-то мужика душу продать.
– А ты чары включи, вдруг он и тебя на своем корабле покатает, – не унимается скрестившая руки на груди Кэсси. – А мы потом тебя на площади камнями закидаем. Я булыжник возьму.
– Ты заебала уже, – рычит Ханна, чей организм срочно требует никотин. – Еще слово, и я сделаю так, что ты будешь одеваться на помойке и жить, в принципе, тоже будешь там. Вот тогда все, что тебе останется – это торговать душой.
– Рано ты истинное сучье обличье включила, – не отступает девушка, – только ты забыла, что ты в семье – ничтожество.
– Ошибаешься, – скалится Ханна и кивает в сторону Криса, – это ты забыла, чья я сестра, и на что он способен. Хочешь, чтобы я пустила твою семью по миру? – наступает.
Кэсси бледнеет и делает шаг назад. Ханна вдвойне бесится, потому что она права, с ней не считаются, а стоит намекнуть на старшего, как все готовы на колени падать.
– В следующий раз будешь знать и выбирать выражения… – уже не может остановиться девушка, которую душит обида, и чувствует, что что-то не так. Кэсси смотрит со страхом куда-то за плечо, а не на нее, и Ханна, резко обернувшись, утыкается лицом в грудь новоприбывшего гостя. От него потрясающе пахнет – первое, о чем сигналит возбужденный перепалкой мозг девушки, она еще раз вдыхает смешанный запах амбры и мускуса и только потом делает шаг назад, и жалеет. Смотреть в глаза Морского волка не стоило, в них нет угрозы, агрессии, но такой холод, что можно заморозить всю планету.
– Простите, – на автомате выпаливает первое, что приходит на ум, Ханна.
– Прощаю, – ухмылка трогает красивые губы Гидеона, а Ханна, которой надо бы обойти мужчину и исчезнуть как с его поля зрения, так и из поля зрения нескольких десятков пар глаз, прямо сейчас уставившихся на них с ненавистью, врастает в землю.
Гидеон больше ничего не говорит, но при этом тоже с места не двигается, внаглую с неприкрытым интересом рассматривает красивое лицо, а когда вновь ловит ее взгляд, Ханне кажется, что их двоих только что накрыло прозрачным куполом, отрезало от всего что за ним. Ханна ни при ком за словом в карман не полезет, никого не боится и не стесняется, но прямо сейчас ее скукожившийся парализованный мозг не в состоянии выдать ни одно приемлемое указание к действию. Вся ее женская сущность бьется в немой истерике, заставляет все больше внюхиваться, тянуться, Ханну разрывает от таких странных, неконтролируемых и, главное, новых чувств. Они так и стоят: черное против притворного белого, и сверлят друг друга взглядом, в котором копья ядовитых, неозвученных слов о сталь ломаются. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Столкновение длиной в восемьдесят секунд, а кажется, тянется вечность. Ханна видит, как мрак высшей концентрации, нашедший покой в глазах напротив, за пределы переливается, как темнота, от которой она сломя голову прочь бросалась, в этот раз веревками вокруг ее запястий обвивается, а руки