.

Гита. – Если бы ты Рамеша так отговаривал, я бы сейчас могла пошевелить этими двумя пальцами. – Она подняла левую кисть, которую муж сломал ей на четвертом году их совместной жизни и кости которой неправильно срослись. Эта травма, к счастью, не слишком сильно ограничила ее возможности в изготовлении украшений из бусин, но там особой ловкости и не требовалось. А вот если бы увечье помешало ей заниматься каким-нибудь более сложным делом – к примеру, если бы Гита была пианисткой, – ее благодарность судьбе была бы не так велика.

      Карем некоторое время молчал.

      – Я не знал, – наконец произнес он. – Ну, то есть до некоторых пор.

      Гита недоверчиво хмыкнула.

      – Клянусь тебе. – Он оттянул двумя пальцами кожу на кадыке в качестве традиционного знака подтверждения клятвы. – Не знал. Откуда я мог знать? Я не видел тебя с переломом. И вообще ты никогда раньше сюда не приходила.

      – Вся деревня знала.

      – Все женщины! А я узнал, только когда Рамеш исчез и все вокруг о вас заговорили. Даю честное слово, Гитабен.

      У нее не было желания обсуждать эту тему, и она жалела, что бросила обвинение Карему в лицо – не потому, что прониклась вдруг сочувствием к нему, а потому, что не хотела выставить себя жертвой, и уж кто-кто, а Карем не годился на роль утешителя. Гита внезапно разозлилась на себя за собственную глупость.

      – Не нужно мне твое честное слово. Лучше дай мне два пакета тхарры.

      Карем послушно достал второй пакет.

      – Мне правда искренне жаль, Гитабен.

      – Да иди ты.

      – По крайней мере, Рамеш свое получил. Слепота – тяжкая кара.

      Гита оцепенела:

      – Что-что?

      Карем взглянул на нее и тотчас потупился. Вид у него был, как у человека, которому приходится ступать по сухим веткам в логове спящего льва.

      – Что? – невинно повторил он за ней.

      – Что ты сказал про слепоту?

      – Ничего. Про какую слепоту?

      – Ты только что произнес слово «слепота», – медленно процедила сквозь зубы Гита.

      – Это был… комплимент. Ну, я имел в виду, что Рамеш, конечно же, был слепой, если решил бросить такую женщину, как ты.

      Он лгал. И лгал настолько неумело, что в этом даже была своя прелесть – как будто перед Гитой был злодей, неспособный на обман, или дошколенок в деловом костюме с галстуком. Но у Гиты имелись заботы поважнее, чем разгадывание дурацкого ребуса от Карема – завтра ей предстояло три часа прошагать по жаре до Кохры, чтобы купить крысиного яда. Она выложила на прилавок четыре банкноты по десять рупий.

      Карем помотал головой, косясь куда-то в сторону:

      – Нет, не надо.

      Гита так долго буравила его взглядом, что ему пришлось все же неохотно посмотреть ей в лицо. И тогда она сказала:

      – Нет, надо. Не хочу, чтобы ты думал, будто этой подачкой можешь загладить свою вину. Не выйдет.

      6

      Дома Гита оставила сандалии у порога и омыла грязные ноги в крошечной душевой кабинке. Вёдра с водой почти опустели, но она решила, что наполнит их завтра. Состояние