сунул в рот папироску, жадно затянулся. – Я этих контриков ущучил с первого взгляда. С того зяблика гнилого. Ишь, он не знает, кто букву эл на пе устряпал! Ты почему его сразу не дожал? Я б его так скрутил!
– Да разве в этом дело?
– А в чём?
– Насчёт контриков ещё думать и думать надо.
– И думать нечего. Всё налицо. Транспарант имеется, а это важный вещдок.
– Думать, дорогой мой Прохор Андреевич, никогда не помешает, – поморщился Минин и схватился за грудь.
– Что с тобой? – навострил глаза Жмотов. – Ты чего весь побелел?
– Что-то будто ёкнуло… – простонал Минин.
– Ну-ка расслабься. Сиди, сиди. Я пульс посчитаю.
– Да что ж его считать, – покачивался, схватившись за сердце Минин, – душновато что-то.
– Мотор, мотор прихватило, – бросился расстёгивать ему пуговицы воротничка Жмотов, а затем и форточку распахнул. – Дыши, Степаныч. Сейчас лучше станет. Это бывает.
– Да вроде уже и ничего, – глубоко выдохнул тот.
– Может, врача?
– Чего булгачить? Отпустило.
– У меня с собой лекарства никакого.
– Чего это ты? – Минин слабо улыбнулся. – Какое ещё лекарство? Нормально вроде. Утром забегу в больничку к нашему Фёдорычу. И все дела.
– А то смотри, – Жмотов нагнулся над ним, в глаза заглянул. – Что-то ты мне не нравишься, Степаныч. Побледнел весь.
– Заканчивать будем, – застёгивал уже ворот Минин. – Ты только больше не кури.
– Да я уж когда выбросил, – суетился лейтенант. – А это тебя не с купания прихватило?
– Ну что ты! – Минин даже обиделся. – Купанием я, наоборот, все болячки лечу. Нет. Это сегодня что-то накатило. Нервишки, наверное. С Баклеем ещё днём схватились, потом у Ахапкина пошумели, а тут Савелий как живой перед глазами торчит день и ночь.
– Подымайко?
– Ну да, Михеич.
– Он и мне прошлой ночью приснился. – Жмотов за голову схватился. – Страшный какой-то! С верёвкой на шее!..
– Он на ремне удавился.
– А этот с верёвкой. Верёвку с себя стащил, размахивает ей, будто на нас с Игорьком набросить желает. Мы уворачиваемся, убегаем, а он бельма вытаращил!..
– Ты сколько выпил-то? – Минин подозрительно скосил глаза на лейтенанта. – Не горячка белая за тобой гонялась?
– Проснулся весь мокрый…
– Ну хватит. Командуй, чтоб вели задержанного. Да заканчивать будем.
– Ты как?
– Нормально.
– Ну и хорошо.
И солдат ввёл последнего. Восьмого.
Лазарев удивлял. Вернее, привлекал. И прежде всего внешностью. Мало того, что был высок, строен и подтянут. Он был красив и держался свободно, будто вокруг не было заводного солдата, слепящей лампы, двух хмурых офицеров в страшной форме. Словно голубь с улицы, взлетев на подоконник, оказался вдруг по ошибке в чьей-то клетке и завертел головой направо, налево, удивляясь, куда он попал? И искал своего. Такого же. Пернатого. Лазарев и на Минина так глянул, но по лицу