вагона и ехал бы до самой Лебедяни в напряжённом ожидании свидания, жадно всматриваясь в проплывающие мимо поля, перелески, овраги и луга и пытаясь найти в них что-нибудь общее с кураповскими окрестностями.
Часам к девяти поезд бы миновал промежуточный полустанок Коллективист и вышел на финишную прямую к станции Лебедянь ЮВЖД. Последние минуты самые длинные и тягостные. Но вот уже за окном проплывают корпуса машиностроительного завода, вот граница станции, а вот из лучей слепящего глаза солнца выплывает типичное деревянное станционное здание. Поезд резко тормозит, и я теряю равновесие. Проводник открывает дверь, и я спрыгиваю из вагона на землю, оглядываюсь окрест и набираю воздух в лёгкие. Свежий аромат слегка пьянит и кружит голову.
Переждав отправление поезда, я перешёл бы через рельсы и пошёл пешком навстречу солнцу и тихому Дону. Я остановился бы на мосту и полюбовался с десятиметровой высоты на его серебристое течение, на островки, поросшие густым ивняком, на первых рыбаков, а потом, миновав старую водокачку, у которой уже в ожидании попутного грузовика собралась кучка людей, поднялся бы в Тяпкину гору и, оставив районную больницу справа, свернул бы налево к торговой площади.
Знаю я – малиновой ранью
Лебеди плывут над Лебедянью…18
Торговые ряды ещё пусты, но они постепенно заполняются бабами и мужиками – торговцами старой картошкой, квашеной капустой, солёными огурцами, мочёными яблоками, яйцами, молоком, сметаной и творогом; знакомо пахнет сеном, молоком и тёплой закутой; где-то мычат коровы и блеют овцы; со стороны мясных рядов слышны смачные звуки топора, разрубающего говяжьи, свиные и бараньи туши. Появляются первые покупатели – чинные, аккуратно одетые востроносенькие и стройные лебедянки, а из окрестных деревень одна за другой подъезжают подводы, а иногда и полуторки и «козлики». Мужики сгружают нехитрую провизию, предназначенную к продаже, бабы оформляют места под навесами, тащат взятые на прокат в администрации весы и гири.
Четырёхугольник Гостиного двора – старые купеческие магазины с лабазами, подвалами и складами – можно обогнуть по внешнему кругу, но можно войти в одни из четырёх ворот рынка и пройтись по нему, задрав голову на чудом сохранившуюся колокольню собора Казанской Божьей матери. Я выбираю последнее. Над колокольней и куполами вьются стаи ласточек и стрижей, и от их дружного щебетанья, входящего в ухо тоненькими покалывающими свёрлами, становится и радостно и неспокойно на душе. Птичий базар над лебедянским собором – это первая моя встреча с Городом и незабываемая детская ассоциация, врезавшаяся в память.
Помню, как ошалевший от птичьего крика, я попадаю в парикмахерскую. Мать меня тащит за руку, а я упираюсь, потому что с ужасом представляю себе встречу с тупой машинкой, не стригущей, а больно выдёргивающей волосы, незнакомого в белом халате человека, в чью безраздельную власть я могу попасть… Мать предлагает в награду за послушание