собрал вещи. Жил он один, и ничего, толком, не терял. Ничего, кроме «великолепной семёрки» – на Кенсал-Грин и Тауэр-Хэмлетс покоились его мать и отец, но навещал их мистер Хаксли не чаще раза в год.
Мужчина ещё тогда ужаснулся с отсутствия привязанностей к дому. Ничего не держало его в Лондоне – и причина крылась в самом мистере Хаксли, столь неумело общающемся с людьми и закрывающемся от тех, кто проявлял к нему избыток внимания. Он не был лишён знакомых, но обделён на друзей. Имел привычки читать и писать, но не сумел найти хобби. В самом населённом городе мира Бернард чувствовал себя одиноко. Его никогда не покидало странное ощущение – он родился не в той культуре, и потому так желал изучить чужие.
И теперь британец мог обрести дом? Но разве не останется он белой вороной чужакам, ведь даже в Лондоне рыжий – это странность. Выгоревшие тусклые брови и веснушки, редкие ломкие волосы и даже зелёные глаза становились причиной насмешек среди сверстников. Но Ифе же нашла что-то привлекательное в нём – может, и другие не зацикливались здесь на оттенках?
На противоположном берегу реки птица рода марабу вычищала перья. Чёрное с белым пузом и лысой головой, создание выглядело уродливо. Толстый серый клюв внушал ужас – таким можно и человека заклевать. Местные её не любили – привычным занятием марабу считалось рытьё в мусоре. Но никто не жаловался на внешний вид создания – на это здесь просто не обращали внимание. Она была такой же птицей, как все прочие, и плохую репутацию заслужила сомнительным поведением. Её уже бежали отгонять местные пятилетние дети, искавшие альтернативу скуке и довольные дождю.
Сколько бы ещё просидел так мистер Хаксли – неизвестно даже духам, но размышления он закончил преждевременно. Близ загона с коровами началась суматоха – несколько охотников во главе с шаманам Вилакати шагали в сторону лежавшего в грязи силуэта. Что-то плохое стряслось с важным жителем племени, и со всех уголков поселения стекались теперь привлекаемые слухами туземцы.
Поднялись шум и гам. Обсуждали проклятия и магию, злых духов и, почему-то, оплошности вождя. Старушка с серьгами-ракушками и оттопыренной губой бубнила про фиолетовую дымку, а дети травили байки о некой Импундулу – местная страшилка для непослушных.
– Что с ним? – задавались вопросом одни.
– Это же Майну, – констатировали другие.
Масамба, отец винодела, оторванный от производства приправ ужасным известием, опустился на колени возле сына, и повязка с перьями райского журавля упала в лужу. Старик тряс дитя за плечи, и толстый Майну, вопреки общим ожиданиям, закряхтел. Мистер Хаксли даже не сомневался в его пробуждении, но теперь придвинулся ближе к толпе в ожидании ответов.
На виноделе не было лица. Широкие от ужаса глаза ни на чём не концентрировались. Кровь отлила от губ, и ушли тёплые оттенки кожи, ставшей серой и нездорово холодной. Голос дрожал, и звуки не связывались в слова. Он и хотел бы что-то