куртки. Хлеб не даст околеть на набережной, и там у пакгауза меня всегда ждала старушка Роза. Мой участок фонарщика приходился на складскую часть рыбного порта. Нужно было погасить фонари и заправить маслёнки.
Я перекинул через плечо торбу и стал отдирать от наледи входную дверь. Та не поддавалась. Уже и щель по краю забелела, но что-то мешало снаружи. Наверное, снегом завалило, – подумал я и навалился всем телом. Заскрипел посыпался лёд, дверь отодвинула тяжёлый предмет, и позволила выглянуть наружу. На крыльце стоял тёмный короб, внутри кто-то мяукнул.
Трясущимися руками, осеняя себя крестом, втащил коробку в дом. Зажёг свечу и заглянул внутрь. В замотанном парусиновом свёртке багровело сморщенное личико младенца. Его синие губки из последних сил пытались сложиться в плач. Я расстегнул куртку, камзол и прижал свёрток прямо к голой груди. Отчего-то побоялся сразу пойти в комнату. Быстро разжёг приготовленную лучину и через несколько минут почувствовал, что тельце перестало корчиться. Вот тогда мы пошли к Лотте. Жена знала, как накормить и выходить младенца. Недаром больше полвека была повитухой. Тут до меня дошло, почему подкидыш оказался у нашей двери.
Ты – обращаясь ко мне, своему названному сыну, фонарщик в то момент поднимал седые брови, как будто до сих пор удивляясь – не замёрз насмерть, даже не заболел. С каждым днём становился только крепче. И басовитей становился твой голос. Требовательный, громкий. Тебя успокаивали лишь начищенные до блеска бока фонарей. Кто-то из их стальной глубины кривился и корчил рожицы нашему малышу. И ты начинал смеяться.
Наш домик посетила удача. Мы назвали тебя Мунтом2. А как иначе назвать того, кто стал нашей защитой от хандры на склоне лет…
Всякий раз рассказу Томаса внимала вечерняя звезда.
Лицо Мунта озарила скромная улыбка, а после исказила печаль.
Скоро папаша забрал домой и дворнягу Розу. Несколько лет его старики были главной новостью портовой окраины. Но счастье так же внезапно, как приходит, не попрощавшись уходит. Томас отдал Лотте тепло своего сердца, когда проводил жену в последний путь. Он знал, что и самому ему недолго мерять отведённый участок фонарей. У него осталось одно очень важное дело.
Он решил, что сын не будет фонарщиком. Заложил дом и упросил градоначальника взять меня в обучение гефрайтерству, обеспечив пансионом на время подготовки к службе. Знакомые с детства служаки ударили по рукам, и я стал военным денщиком сержанта.
Когда господина Эйвинда отправили охранять северные рубежи Дании, ему в сопровождение дали лучшего гефрайтера. Мунт даже не сомневался в этом, он отдал бы душу за молодого принца. И без рассуждений готов был пройти со своим патроном самый страшный путь…
Они осмотрелись. Здесь, под флагом северного креста, была пришвартована для разгрузки трёхмачтовая пинка. Туда-сюда сновали рабочие, выкатывая по трапам за борт большие бочки. Похоже, работа заняла ночь и подходила к концу.
У одного схода произошла заминка. Принимающий случайно