генерала новые удостоверения личности, в которых было сказано, что «предъявитель такой-то назначен для сопровождения бывшего императора».
Неудачная редакция эта и в особенности слова «Назначен (кем?) для сопровождения» – точно преступника «бывшего государя», помню, меня очень возмутила, тем более что в выдаче новых удостоверений мы совсем не нуждались, имея при себе старые, полученные от военно-походной канцелярии Его Величества.
В этот день, утром, государь прощался с чинами штаба, собранными в большом зале управления дежурного генерала.
Всем присутствующим было невыносимо тяжело: двое или трое упали в обморок, многие плакали.
Государь начал говорить ясно, отчетливо, даже медленно, с глубоким сердечным волнением.
Что говорил он, я не помню, я только слышал звук его голоса и ничего не понимал.
Как передавали потом, государь не мог кончить своих прощальных слов и сам очень взволнованный вышел из зала…
Я вышел за ним. Я помню, как потом приходили к нему поодиночке наверх в кабинет все иностранные военные агенты…
Даже сдержанный англичанин Вильямс вышел из кабинета государя глубоко растроганный, о Коанде, Жаннет, Риккеле и Лонткиевиче нечего и говорить.
Серб Лонткиевич сказал мне, что он «не удержался и поцеловал руку русского царя за все то, что он сделал для славянства и для родной Сербии».
Лонткиевич долго не мог успокоиться и все повторял с отчаянием и вместе с тем с уверенностью: «Россия без царя?! Это невозможно!!! Этого никогда не будет!» Он был единственный из иностранцев, который действительно всею душою любил государя.
Кажется, еще накануне прибывший из Петрограда фельдъегерь привез вместе с другими бумагами и приказание временно командовавшего императорской главной квартирой генерал-адъютанта Максимовича, объявлявшего, что из лиц государевой свиты только одни генералы преклонного возраста, согласно приказу нового военного министра Гучкова, могут, если пожелают, подавать в отставку, но что молодые не имеют права покидать службу до конца войны. Было также объявлено, что флигель-адъютантам предоставляется право носить прежнюю форму одежды, но без вензелей Его Величества и без аксельбантов.
Я был хотя и старый по производству полковник, но молодой годами и сравнительно здоровый, и распоряжение это меня ставило в очень тягостное положение, так как с первого же момента отречения я решил уйти в отставку, жить в деревне или даже уехать за границу на все время владычества Временного правительства.
В какую-либо возможность продолжения войны с уходом государя и при создавшемся хаосе междуцарствия я, зная чувства деревни, совсем не верил, а сказанные мне так недавно слова Его Величества о том, что он хочет жить совершенно частным человеком, не давали мне возможности надеяться остаться при горячо любимом государе, тем более что я и ранее не занимал никакой дворцовой должности.
К тому же у меня были все человеческие недостатки, но, кажется, «способность навязываться» была наименее сильной из всех.
Я