Только когда он уже спускался вниз по лестнице, до него донеслись их всхлипывания. Внизу, во дворе, он повстречал двух служащих из расчетного отдела, чуть позже захотели еще раз пожать руку на прощание двое рабочих из прядильного цеха – Миттермаер и Хунцингер. Потом еще несколько работниц из ткацкого цеха, они как раз вручную делали кайму последних шерстяных одеял. А в воротах, ей-богу, стоял сам старик Грубер. И по его краснощекому лицу текли слезы. Непостижимо – как же быстро работало на фабрике сарафанное радио. И как они все были привязаны к нему! И это несмотря на то, что он вынужден был и увольнять, и сокращать зарплату.
Он шел к себе домой на виллу, не обращая внимания ни на моросящий дождь, ни на ледяной ветер, что пытался сорвать шляпу с головы. Привязанность служащих, с одной стороны, трогала его, с другой – заставляла ощущать какое-то беспокойство от столь слезного расставания. Паулю стало ясно: он должен вернуться сюда, на фабрику, как можно скорее. Вернуться целым и невредимым, ведь он нужен этим людям.
Мари ждала его внизу в холле и, как только он вошел, побежала ему навстречу. Как же она была хороша и свежа… В ее глазах Пауль прочитал нежность, но совсем другую, новую для него. Он заключил ее в объятия.
– У тебя все хорошо, моя дорогая? Ты выглядишь сегодня лучше, чем когда-либо…
Она не ответила, а только прильнула к нему, и он почувствовал ее тело, округлившееся – как это положено любой матери – после беременности.
– Папа сегодня утром все рассказал, Пауль. Как же это жестоко, именно сейчас. Но мы должны смириться – так угодно Господу.
Держа ее в своих объятиях, он радовался тому, что она так стоически вела себя, иначе бы он сам не смог сдержать слез. Пауль остро чувствовал, что мог потерять. Было горько прижимать к сердцу любимую женщину, зная, что придется оставить ее надолго, если не навсегда.
– Пойдем наверх, дорогая, – тихо произнес он. – Хочу побыть несколько минут наедине с тобой.
Держась за руки, они поднялись вверх по лестнице, прокрались, словно два вора, по коридору и проскользнули на третий этаж.
Пауль открыл дверь в комнату Китти, которая после ее замужества оставалась свободной и служила спальней для гостей. Устав от быстрой ходьбы, Мари опустилась на голубую софу Китти, Пауль сел рядом. Он молча притянул ее к себе и начал целовать – взахлеб, как будто своими поцелуями мог вложить в одно это мгновение всю ту нежность, что испытывал к ней. Внизу мама позвала Августу, чтобы узнать, не вернулись ли господин директор и молодой господин. Он не расслышал, что ответила Августа, да ему уже было совсем не до этого.
– Я горжусь тобой, Мари, – шептал он ей на ухо. – Ты такая сильная. Такая мужественная. Поверь, в душе у меня бушуют такие страшные бури. Я бы поспорил с судьбой, только чтобы остаться с тобой – это сейчас мое единственное и самое большое желание.
– А ты давно уже знаешь? – спросила она.
– Не более часа…
– Они не говорили нам…
Ему