опять бутылка звякнула. И всё же, мне уже любопытно, что ж его так заклинило на этой переписке двух архитекторов?
***
Выглядел Адам Егорович, как всегда, превосходно: летний костюм самого модного силуэта, отлично подстриженные седые волосы, холодные бледно-голубые глаза, твёрдый подбородок… Просто истинный ариец, характер нордический! Я вспомнила его совсем, совсем другим: растрёпанным, с пятном от сажи на безупречном носу, с царапиной на щеке и оторванным карманом куртки. Именно таким он был, когда я вытащила его из подвала рассыпающегося барского дома в заброшенном поместье. Ну да, доска гнилая подломилась под ногой, надо было аккуратнее ходить…
За едой мы вели беседы исключительно светские: о погоде, о событиях культурной жизни столицы, вроде премьеры в МХТ или открытия выставки в Пушкинском музее. Слегка позлословили насчёт беспрерывно маячащих в новостях «селебрити», что бы ни значило это слово в применении к российской действительности, ну, и по общим знакомым прошлись немного, как без этого. Поймав себя на том, что начала от вежливости шевелить пальцами, я с трудом удержалась от хохота. Правда, Козлятников это явно заметил, посмотрел на мои руки, и губы его дрогнули.
Наконец нам подали кофе. Мой собеседник пригубил, еле заметно поморщился и отставил чашку. Внутренне я подобралась: вот сейчас начнётся разговор, ради которого я заплачу по счёту немалую сумму.
– Итак, драгоценная госпожа Литвинова, поведайте, чего ради вы потратили вечер на такого скучного старика, как я, да ещё и провели его в нелюбимом вами месте.
Возможно, мой визави ожидал, что я начну его разуверять и говорить о душевной молодости и прочих глупостях, но считаю, мы оба выше этого. Скопировав позу собеседника – руки на столе, пальцы сцеплены в замок – я сказала:
– Дошло до меня, Адам Егорович, что одна вещица, попавшая недавно ко мне в руки, может вас заинтересовать.
– Так-так… Уж не калужского ли разлива? – усмехнулся он.
– Всегда знала, что Москва – город маленький, – я мило улыбнулась. – Вот.
«Вестник Европы» за май одна тысяча восемьсот девяносто второго года по-прежнему лежал в той же самой канцелярской папке. Козлятников дёрнул за тесёмку и открыл картонную обложку.
Он листал журнал медленно, едва касаясь страниц пальцами, протёртыми спиртовой салфеткой. Остановился на статье Ключевского, прочёл несколько строк, кивнул. Дошёл до рассказа Гиппиус, поднял правую бровь и посмотрел на меня.
– Да, Алёна, порадовали вы меня. Я этого не искал, но был бы рад такому прибавлению в коллекции. И что вы хотите получить взамен?
– Прошёл слух, что к вам попала переписка двух второстепенных архитекторов, ученика и учителя…
– Вы считаете Чевакинского второстепенным архитектором? – правая бровь снова приподнялась.
Я пожала плечами.
– Камень и раствор, чертежи и математические расчёт… Не мой огород. Мне так говорили, я повторяю. И всё же, Адам Яковлевич, переписка у вас?
– У меня, – он откинулся на спинку диванчика и сложил пальцы домиком. – Вы считаете обмен