на задней веранде, где они обсуждали тарелку куриных косточек и гузок, – а у малышки так и нет имени. Но такие сборища – праздники для нас. Послушай, как я мурлыкаю».
Глава 2. Печать племени
1
В последующие несколько недель в клане Лесли царило возбуждение. Как сказал дядя Чарли, все задрали хвосты. Сообщалось, что кузина Сибилла по этому поводу объявила голодовку, которую назвала постом. Стейша и Тереза, две любящие сестры, поссорились и не разговаривали друг с другом. Дядя Томас и тетя Кэтрин разорвали супружеские отношения из-за того, что тетя собиралась проконсультироваться об имени на спиритическом сеансе. Авдий Лесли, который за тридцать лет не сказал ни единого резкого слова своей жене, так грубо оскорбил её за то, что она хотела назвать дитя Консуэлой, что она ушла к своей матери на целых три дня. Соглашение теряло равновесие. Пульсации в затылке Миры повторялись чаще, чем обычно. Дядя Уильям-с-того-берега поклялся, что не станет играть в шашки, пока ребёнку не дадут имя. Все знали, что тётя Джозефина молилась об этом каждый день в определенный час. Нина рыдала почти беспрерывно и забросила торговать стихами, на что дядя Пол заметил, что нет худа без добра. Младшая бабушка хранила оскорблённое молчание. Старшая бабушка смеялась про себя до сотрясения кровати. Саломея и кошки хранили мир, хотя Люцифер держал хвост приспущенным. Все были больше или меньше холодны с Лорейн за то, что она не приняла предложение того или другого. Казалось, что ребенок Линдера так и останется без имени.
Затем… сгустились тучи. Однажды маленькая леди из Елового Облака закапризничала и забеспокоилась. На следующий день ещё больше. На третий день вызвали доктора Мурхауса – впервые за все годы Лесли пришлось вызвать стороннего врача. Для трех поколений в Еловом Облаке имелся свой доктор Лесли. Теперь, когда Линдер ушёл, все растерялись. Доктор Мурхаус был бодр и весел. Ха-ха! Нет причины для беспокойства, ни малейшей. Ребенок оправится через день или два.
Этого не случилось. В конце недели клан Лесли забил тревогу. Доктор Мурхаус забросил свои «ха-ха». Он обеспокоенно приходил по два раза в день. День за днём тучи сгущались. Ребенок таял на глазах. Все отводили глаза, боясь встретиться взглядом со страдающей Лорейн, склонившейся над колыбелью. Предлагали разные средства, но никто не обижался, если их советами не пользовались. Не до обид, всё слишком серьёзно. Лишь тётю Нину почти бойкотировали за то, что она спросила у Лорейн, не так ли и начинается детский паралич, а тётю Маршу – за рассказ о собаке, воющей в ночи. А когда Флора сообщила, что нашла ромбовидную складку на чистой скатерти – явный знак смерти в этом году – Клондайк оскорбил её. Но его простили, потому что сам он был почти в том же состоянии, что и ребёнок.
Доктор Мурхаус вызвал доктора Стакли, который, возможно, и был дарвинистом, но имел репутацию хорошего детского врача. После долгого осмотра они изменили лечение, но улучшений у маленькой пациентки не наступило. Клондайк привёз специалиста из Шарлоттауна, который принял глубокомысленный