все же кричали о стремлении к диалогу. У Антона перед ней никаких обязательств не было: кроме несуществующей прозрачной игры, пунктирного, интригующего в своей нечеткости флирта, ничего, собственно, не происходило. При этом как будто бы что-то угадывалось, просвечивалось под калькой суеты, привычек, страхов. Но Мишель ничего не боялась, и меньше всего ее беспокоили возможные последствия.
Никогда Мишель не завидовала тому, что кто-то живет лучше нее или имеет больше. Она знала, что таких людей полно, но ее это не задевало. Мишель всегда была рада тому, что имела. «У меня свой путь – ни лучше, ни хуже, чему у других. Просто мой». Но иногда ситуация все же сшибла ее с ног. Вдруг ей начинало казаться, что кто-то живет ее жизнью, воплощая за нее самые заветные желания. И это далеко не абстрактно – дело касалось совершенно конкретных вещей, происшествий, когда невозможно избавиться от ощущения, что у тебя украли что-то очень личное. Будто бы ты десять лет писал роман, вкладывал в него всего себя, и вдруг кто-то другой издал его под своим именем.
Много лет назад, будучи стройным подростком, маленьким французским принцем-пастухом, Мишель полюбила, еще не осознавая отчетливо, на кого конкретно направлено это чувство. Она полюбила само предчувствие встречи.
После презентации Мишель ни о чем таком судьбоносном не думала, просто поняла, что наконец-то, помимо ее воли, произошло что-то очень важное. Продолжая узнавать тайны города, набираясь опыта общения, опыта лицемерия, она постепенно шла на сближение с Энтони Артом, страдая от того, что сам он стоит на месте. Он будто призывно помахивал ей рукой с того берега, но Мишель не могла к нему перебраться – паром сломался, а к тому, чтобы броситься вплавь, она не созрела. Мишель старалась не навязывать себя, чтобы все происходило немного случайно. События разворачивались как бы сами собой. Со стороны просто могло показаться, что она всего лишь очень ответственный работник, каких немного. Мишель вела себя так, чтобы за действиями ни в коем случае не было видно ее нутра – ранимого, но гордого. Работа, только работа.
Потом, не без вмешательства различных катализаторов-реактивов, ее изображение на фотоснимке реальности стало как-то укрупняться, проявляться и закрепляться, но все так же невзначай. В длительных передышках между банкетами, Мишель работала в издательстве, разбирала, сортировала и распределяла по отделам документы и рукописи Антона, выучивая их почти наизусть. Писала сопроводительные записки к его пакетам и бандеролям – нейтральные, только по сути дела, но всегда с каким-то скрытым подтекстом. Находила для него самых лучших комментаторов. Он был доволен, хотя не понимал, откуда берутся эти, зачастую довольно знаменитые люди, если он сам палец о палец не ударил на этот счет. Мишель оставалась безликой, анонимной, вкладывая все силы в подготовку встреч с читателями, дискуссий, редких интервью, конференций.
Она тайком посещала лекции профессора Арта – одну и ту же по нескольку раз, смешиваясь с многочисленной