прекрасному яркому солнцу, воспоминаний о жизни своей в одной из академий Петербурга. Посему, решил он ненадолго задержаться, хоть и не рассчитывал на то, что кто-то там собирается его ждать или беспокоится о нем. Тогда решение о меланхолической прогулке тут же было приведено в исполнение.
Когда он еще около полутора часов побродил по приятным сердцу и глазам улочкам, то решил-таки наконец вернуться во «временный дом свой», поскольку желудок его уже изрядно начал стенать от ноющего голода. А ведь если бы не эти ничтожные людские потребности, пожалуй, он мог бы и не возвращаться вовсе.
Вошел Николай в квартиру так же бесшумно, во всяком случае так казалось ему, как и вышел утром. Горничная, находящаяся на крохотном балкончике, тут же услышала его и сделала вывод, что это несомненно Николай, поскольку Владимир Потапович никогда так рано не возвращался.
– Я уж думала, покинул нас его величество, – язвительно пробубнила развешивающая белье Аннушка. Голос ее был все таким же режущим.
– Уж не покину так скоро, не дождетесь, – прорычал Шелков и тут же прикусил себя за язык, жалея о сорвавшихся словах и опасаясь того, что они сейчас только больше разозлят ворчливую кухарку.
Аннушка, вся грязная и растрепанная, вышла с балкона.
Желтоватое нынешнее платье ее выглядело еще более омерзительно, чем вчерашнее серое. Да и впрочем весь неухоженный внешний вид ее у брезгливого человека непременно бы вызвал тошноту. Она лишь недовольно посмотрела на Николая, но, благо, ничего отвечать на фразу его не стала. Он мысленно выдохнул и дал себе слово больше уж не побуждать эту женщину на стычку.
– Раз уж, чувствую я по запаху, супца ты сварила, то не позволишь ли одну тарелочку съесть? – уже спокойно спросил Шелков, снимая обувь.
Кухарка все это время лишь внимательно всматривалась в Шелкова.
– А это супец-то всего лишь с яйцами да картофелем, на бульоне. Если барин изволит есть то, что едят простые люди… То уж пущай хлебает. А если не изволит – пущай идет туда, где из жалости, может, что-нить другое подкинут. Все равно ведь другим способом ты сейчас лучшей еды не получишь, – вновь съязвила Аннушка и, не глядя уж более на Николая, ушла к себе в комнату. Эти слова больно ударили в ранимое сердце Шелкова.
– Аннушка вот же… – буркнул Николай, поражаясь незаслуженной и не имеющей вообще места быть брани горничной. Все, что произошло с ним за последние дни, было для него диковинкой и неприятной неожиданностью. Не думал он, что столь холодно встретит его дядюшка; что придется ему тратить свои душевные и телесные силы в ответ на унижения и рукоприкладство; что придется ему спать, есть и мыться в позорных нездоровых условиях; что вдобавок ко всему все будут глядеть на него сверху вниз, да еще и большинство из окружения его не сможет уследить не то, что за внешним видом своим, но даже и за длиннющим и острым своим языком. Все это очень потрясало и печалило Шелкова. И он твердо осознавал, что ему определенно требуется немалое количество