что я начинаю привыкать к этому. Он действительно интересуется детьми, он постоянно кормит меня вкуснятиной и смотрит так, словно… любит по-настоящему.
Все разговоры – обо мне. Он разбирает мою жизнь на косточки и отмечает то, что я вовсе не считаю большим достижением: как много занимаюсь своими детьми, как работаю, как помогаю друзьям. Слушая это, я сама начинаю смотреть на себя иначе и начинаю летать на крыльях, как ребенок, которого хвалят и гладят по голове. Полторы недели спустя я чувствую, что это заходит слишком далеко.
Если после всего выяснится какой-то обман, мне придется собирать себя по кусочкам, и это будет даже хуже, чем неудачная любовная история. Меня тревожит, что постоянно расспрашивая обо мне, Хеннинг почти ничего не рассказывает о себе.
Тогда я решаюсь позвонить маминой подруге – тете Вале. Она всегда была в курсе маминых дел. По правде, я не позвонила ей сразу только по одной причине: боялась услышать, что она никогда не слышала ни про какого Хеннинга.
Но тетя Валя отвечает иначе и, едва услышав, о чем речь, говорит:
– Приезжай.
Еду. В ее квартире я десятки раз была в детстве, и все по-прежнему знакомо. Заметен небольшой косметический ремонт, но он не сильно изменил облик жилья. Все та же крохотная кухня, все тот же круглый столик – или другой, но точно такой же.
А на столе – все тот же фруктовый чай. И связка писем.
– Это все, что у меня осталось. Твоя мама боялась, что найдет твой отец, потом – что найдешь ты, и она просила меня хранить их. Я так и не решилась выбросить. И не решалась отдать тебе, пока ты не спросишь, – вздыхает она.
Я бросаю на нее быстрый понимающий взгляд. Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать. Возможно, она собиралась открыть мне правду, но не успела. А может, и не собиралась.
Молча рухнув на кухонный диванчик, я развязываю шнурок и пролистываю конверты. Между ними нахожу две фотографии. На одной – он вместе с мамой. На другой – один. Сердце уходит в пятки. Да, прошло много лет, но это он, Хеннинг. Вполне узнаваемый, несмотря на желтизну черно-белой фотографии.
На обороте его фото – ничего. На обороте того, где они вдвоем – год. Год моего рождения.
Конверты не заполнены – ни адресов, ни марок. Прочитав несколько писем, я понимаю, почему – они тайком обменивались посланиями через знакомых. И это даже не письма, а скорее – сообщения, договоренности о встречах. «Встретимся во вторник в семь возле памятника? Обнимаю, Хеннинг.» «Я свободна в воскресенье после четырех. Приезжай. Люблю, твоя Таня.»
Подняв глаза на тетю Валю, я молча жду, пока она соберется с мыслями, нальет чай нам обеим, сядет.
– Не знаю, что сказать, Альмусик. Ты его дочь, это правда. Но твоя мать не хотела, чтобы он знал и чтобы ты знала.
– Почему? – тихо спрашиваю я.
Нервно почесав себе руку, она смотрит в сторону, словно не решаясь сказать что-то, но потом переводит взгляд на меня и выдыхает:
– Она говорила, он странный. Она под конец… вроде как боялась его.
– Почему?
– Этого