устало
всё, что погублено тобой.
Где ж ты была, когда воззваньем
последних сил напряжена,
во мне задушенным рыданьем
рвалась и порвалась струна?
Теперь по незвучащей скрипке
сухой ладонью проведи
и вспомни, что не по ошибке
зияет пустота в груди.
3
Люди, бледные пасынки страха,
незаконные чада любви —
как гнетёт вас смирений рубаха,
сколько желчи сомнений в груди.
И какое же надобно чудо,
чтобы яму бессветной возни
отворить,
чтоб извлечь вас оттуда —
вас, прикованных там искони!
Я робею пред этой печалью,
перед каменным вашим лицом
и скрываю глаза под вуалью,
примирясь с неизбежным концом.
4
Ты помнишь силу пожиманья
и влагу робкую руки,
сквозившую сердечным знаньем,
расчётам рабским вопреки?
То жизнь была,
она пыталась…
и в вечность светлую звала.
Ты на перроне дней осталась —
ты не взошла,
ты не смогла.
Из‐за шторы
Из-за шторы гляжу
на блаженную пьяццу,
и себя уж не тщусь
ни понять, ни забыть.
Я устал уставать
я не в силах бояться,
я измаялся не́ быть,
отчаялся быть.
В золотом осияньи
ноябрьского «лета»
непокорною прелестью дышит душа.
В отворённости вен
ищет тело ответа,
время циркулем чертит круги, не спеша.
Ровно, страшно горит
этой осени пламя,
и горгоны-судьбы неподвижны зрачки.
Можно б – сном или снами…
но что это с нами?
Это жизнь или смерть
пишет книгу стихами?
Это ад или…
небо коснулось руки?
«8»
Ещё зелена на газонах трава,
и травы безжалостно скошенной неги
ещё беззаботно пускают побеги —
не тонут надежды, не стынут слова.
Я весь в лепетаниях лаковых губ,
в речах твоих смятых, наивных и страстных,
в глазах покрасневших – больных и прекрасных —
в зеркальном зрачке, что широк и голуб.
Я весь в новизне наступившего дня,
наследника несостоявшейся ночи,
и сердцу смиреньем уняться нет мочи —
несбыточность всё ещё манит меня.
Найдись же в отливе житейской волны!
Пусть грех наш запишут под цифрою «восемь»,
пусть лето отменит несчастную осень…
пусть Там нас простят, где Прощеньем вольны!
«Раздай любовь свою собакам…»
Раздай любовь свою собакам,
ведь больше некого любить.
О жизни можно только плакать,
и жизнью можно только быть.
Быть нераскаянною пыткой
в огне обугленной руки,
и