любыми способами доказать старейшинам необходимость военной диктатуры, передачи тебе всей полноты власти. Как ты сможешь это сделать? Ведь все они люди опытные…
– Объявлю войну.
– Кому?
– Соседям…
– Они нападали на вас?
– Можно напасть первыми.
– Но тебя обвинят в том, что ты втягиваешь племя в никому не нужную авантюру!
Молчит. Думает.
– Ага, есть план! Мои дружинники устраивают резню на границе.
– То есть…
Смотрит с упреком. Какой же я непонятливый!
– Убивают несколько человек своего племени, а говорят, что убили соседи.
– Так… прекрасный план. Только, – я понижаю голос, – лишних свидетелей – убрать!
– Само собой…
XII
Осень. Выйдя из школьных дверей, усталый и сосредоточенный, вслушиваешься в звонкий, гаснущий в прозрачной синеве неба, звук. Он дрожит еще, длится в блеклой позолоте листьев, сухом хрусте травы под ногами, в прелом, сладком, пряном запахе земли. «До свиданья, Павел Николаич!» Они бегут мимо к воротам, скользят, как на роликах, исчезают за углом. «До завтра!» До завтра…
Сегодня четыре раза подряд ты строил неприступные замки, мчался с копьем наперевес навстречу врагу, спасая прекрасных, нежных, беспомощных дам… Над шатрами с геральдическими щитами у входа, над блеском шлемов и копий – далекий, дразнящий зов трубы.
Вот он. Ждет, нетерпеливо вышагивая вдоль ограды бульвара. На часах – ровно три. Я не опоздал.
– Привет. Давай лапу. Давно не виделись.
– Месяца два.
– Пройдемся? Подышим свежим воздухом.
Деревья, покачиваясь, медленно плывут назад.
– Ты что –то совсем пропал из виду. Если бы не моя настырность… Загружен работой?
– И это тоже.
– С другом–стихотворцем не встречаешься?
– Нет.
– Так–так…
Молчит, меланхолически посвистывает.
– Что история КПСС? Движется?
– Представь себе, да.
– Как Люба?
– Чудесно! Передает привет, в гости приглашает.
– Спасибо.
– Послушай, – остановился. – Давай не будем так…
И – камнем с горы:
– Странный она человек… Люба. Такое чувство, словно все время – над… понимаешь? Словно смотрит из страшного далека, из бездны какой–то! И живет со мной только из желания узнать, что я, все–таки, за таинственное насекомое… Невыносимо! А тут еще вертится этот дурак, поджидает на всех углах, читает стихи, ведет умные разговоры… Здесь нет ревности, но после каждой встречи с ним эта чертова отрешенность в ней так усиливается, что от боли хочется выть! Мы поссорились… Нет, не точно. С ней невозможно поссориться. Это все равно, что руками колошматить воздух. Хорошо, я такой бесчестный честолюбец… Так брось меня! Молчит. Ладно, говорю, давай поженимся и нарожаем кучу