конференции у меня было не больше десяти минут, и я успел рассказать лишь о некоторых методических принципах. Доклад заинтересовал, я отвечал на вопросы, но старался не вдаваться в подробности. В перерыве Владимир Иванович, глядя на меня с полупрезрительным, полувосхищенным изумлением, произнес:
– Нда… Быстро же вы сориентировались, голубчик! Не ожидал. Я предупреждал вас: с этой дамой надо держать ухо востро, на провокации не поддаваться. Или, может быть, вы сознательно…
– Сознательно.
– Так–так…
Отставив мизинец, почесал за ухом.
– Что ж, попутного ветра. Но знайте, – приблизился вплотную, сверля маленькими голубыми буравчиками, – я не собираюсь сносить все время эту отсебятину! От вашего с позволения сказать «метода» тянет вполне определенным идеологическим запашком. Не зарывайтесь. Вы ходите по краешку… По самому краю.
Зато Галина Дмитриевна осталась очень довольна. Оказалось, выступление понравилось самой Полине Семеновне. Правда, Галина Дмитриевна толком не знала, что именно и почему понравилось, но это было не так уж и важно. По интонации я понял, что Полина Семеновна занимает весьма высокое место в исполкомовской иерархии. Поэтому в понедельник, снова обратившись к Галине Дмитриевне с просьбой об организации факультатива, я не особенно удивился, получив положительный ответ. Разрешение было обставлено рядом условий, самым неприятным из которых казался пункт об утверждении директором развернутого плана каждого занятия. Логичнее было перепоручить это Владимиру Ивановичу, который, совмещая в едином лице ипостаси историка и секретаря парторганизации, мог блестяще справиться с делом. Но учитывая, как она выразилась, субъективный фактор, Галина Дмитриевна мудро отказалась от этого.
Так начался короткий и самый счастливый период моей школьной жизни: занятая сверх головы хозяйственными хлопотами, директриса не вмешивалась в мои дела, Владимир Иванович следил издалека со скрыто–язвительным недоброжелательством, а мы – мы, замкнувшись в четырех стенах узкой длинной комнаты, заново творили историю…
Вечерами я встречался с Фаиной. Спрятавшись под ее зонтом от мелкого осеннего дождя, мы кружили по улицам, забегали в кафе или кино, словно набираясь тепла и света, и снова уходили в неотвязное бесконечное круженье. Она нервничала, молчала или вдруг начинала смеяться гортанным смехом. Когда мы шли под зонтом, тесно прижавшись друг к другу, я чувствовал ее грудь и узкие бедра. Однажды (не помню, по выдуманному или действительному поводу) мы напились и, заскочив в первый попавшийся подъезд, целовались. На следующее утро, с омерзением ощущая во рту метал лический привкус вина, смешанный с дымом выкуренных вчера бесчисленных сигарет, я решил не звонить ей. Но на улице опять был дождь, и когда она сама позвонила через несколько дней, мы договорились о новой встрече.
XV
В начале декабря обстановка в школе резко ухудшилась. Вот уже три раза схватки конунга с народным собранием не давали перевеса ни одной из сторон. Я хотел прекратить борьбу, так