дверь, поставил портфель на стол и попросил:
– Валери, подожди меня здесь.
Вдоль всех стен тянулись металлические сейфы с ячейками разной величины и номерами. Он подошел к одной из них, вынул из пиджака короткий, толстый никелированный ключ, открыл дверцу, осторожно вынул плоскую картонную коробку, погрузил её в портфель и многозначительно глянул:
– Вот эта рукопись.
На обратном пути я чувствовал себя охранником и для отвода глаз расспрашивал Филиппа о Париже:
– Кроме Лувра, в какой из музеев стоит сходить?
– Брижит собиралась на днях пойти с тобою в Музей д'Орсе, показать импрессионистов…
– Было бы замечательно. Я с удовольствием…
– …и в Оранжери. Там «Кувшинки» Клода Моне и еще кое-что, но только шедевры! – произнёс он с усталым пафосом.
– Мы там уже побывали. Прекрасные картины.
Филипп важно кивнул, ему было от чего возгордиться перед иностранцем. У меня хватало сил восхищаться и отдавать должное. Не только шедеврам искусства, но и способности Филиппа поругивать капитализм и охотно пользоваться его благами. Солнце давно пропекло его костюм, лицо покрыла испарина, которую он непрестанно вытирал бордовым, под цвет галстука карманным платочком. От предложения понести портфель он отказался и на улице, и даже в подъезде, медленно поднимаясь по лестнице. Я боялся, что в квартире Филипп рухнет без сил, но ошибся. Через четверть часа он постучал ко мне в комнату, уже без пиджака и галстука. Положил на стол картонную коробку, вынул из неё бумажную папку, раскрыл и пальцем поманил меня:
– Смотри! Здесь шестьдесят девять страниц. Все на русском, – передо мной легла на стол первая страница с карандашной мелкой скорописью. – Попробуй прочесть.
Я сел за стол, всмотрелся в карандашные строки. Какие-то слова и даже фразы прочитывались сразу. Какие-то скопления знаков постепенно распадались на буквы и собирались в слова. Внутри предложения угадывался их окончательный смысл.
– Орфография дореволюционная, но прочесть можно, – Филипп настороженно поймал мой взгляд. – Я немало таких текстов читал, когда работал над диссертацией в Московском университете.
– И ты можешь прочесть всё слово за словом, вплоть до каждой запятой?
– В каких-то местах можно оставить конъектуры, многоточия. Так иногда делают при публикациях.
– Понимаю… Тогда завтра с утра начнём. А сейчас пошли обедать, – он осторожно убрал листок в папку, положил её в коробку и вышел из комнаты. – Рукопись я пока заберу к себе в кабинет.
Вечером на радостях меня повели в ресторан.
– Мы идём в «Шартье», в Париже он очень-очень известен. От нас пять минут ходьбы, кухня там замечательная, чисто французская, – Брижит щёлкала каблучками.
– И недорогая. Когда-то социалисты создали его для рабочих, а теперь в него ходим мы и нам подобные, – усмехнулся Филипп. – Увидишь, публика там очень приятная.
– И, надеюсь, ни одного капиталиста! – добавил я, сурово сдвинув брови.
Мои