чтобы вы завершили этот роман!
Айтматов дружелюбно кивнул:
– Да, хотелось бы. Это роман-предупреждение. Будущее может стать гибельным для нас всех… Ну, простите, мне пора! – он обвёл всех пристальным взглядом, поднялся из-за стола и проводил нас до дверей гостиной.
Всю обратную дорогу я благодарил отца Георгия. Он удовлетворённо кивал:
– Интересный человек. Пишет роман о Богоматери, а сам, наверное, коммунистом остался. Удивительно, что в России происходит.
– Очень надеюсь на его поддержку. Всё-таки он не только писатель, а общественный деятель, дипломат.
По дороге мы остановились у булочной, и я купил три круассана. Денег, чтобы пригласить моих спутников пообедать в кафе, у меня не было.
Наутро Фусако уехала автобусом в Париж. Через два дня вслед за ней засобирался отец Георгий. В благодарность ему я наточил старую косу и скосил траву на лужайке между домом, церковью и колокольней. Шла середина августа, пора было и мне возвращаться в Париж. К внушительному списку почётных членов ассоциации «Résurrection» добавилось ещё одно яркое имя. Я был преисполнен надежд. Кто бы мог знать, что спустя неделю Россия взорвётся от ельцинского переворота.
Семинаристы
В Сергиевское подворье мы вернулись под вечер. Распростившись с отцом Георгием, я отправился в общежитие семинарии. В гулком коридоре второго этажа на глаз определил знакомую дверь, постучал и произнёс по-французски:
– Можно войти?
– Entrez!4 Тьфу-ты, кого это принесло? – донеслось через дверь вместе с торопливыми шагами. – О-о! Опешил Андрей и дружески хлопнул по плечу. – Привет, дорогой! Из скита вернулся?
– Только что. Да-а, познакомил ты меня с Дроботом, дал путёвку в жизнь скитскую! Я тебя наугад нашёл, примагнитило к двери.
– Что ж, здесь у меня место особое. Намоленное, надуманное… – он величаво ухмыльнулся. – Проходи, пообщаемся за кружкой парижского чая.
– Насчёт надуманности хотел спросить, – сходу начал я, – над чем сейчас думаешь? Или о чём?
– Временно ни о чём. Точнее, о времени.
– Богословие потери времени и обретения себя. Мне это знакомо.
Андрей довольно улыбнулся:
– Мне нравится твой подход. Жаль, не хочешь ты поступать в наш семинариум. Вышел бы из тебя продолжатель парижской школы богословия.
– Не люблю я продолжать, люблю начинать.
Андрей усмехнулся и налил мне чаю:
– Крепкий. Ты как? Приемлешь крепкие напитки?
– Вполне. Я крепкий.
– А что ты можешь? – мысленно спросил он.
– Кое-что могу, – про себя ответил я.
– А великорусским литературным владеешь? – настаивал он взглядом.
– Зипун тебе на язык, – молча ответил я.
Тот вечер оказался разминкой для наших будущих встреч и разговоров. О московских художественных подпольях, моём религиозном диссидентстве, поиске веры, который закончился многолетним поиском работы. И главное – о философии,