руки за спиной, обращаясь к Комптону с неприкрытой издёвкой, – у вас два пути. Либо убить меня…
На этих словах солдаты в дверях вскидывают мушкеты, целясь прямо в грудь незваному гостю, утомившему хозяина своим присутствием.
– Либо уйти. У вас…
Бентлей кивает одному из солдат, тот смотрит на часы и строго произносит:
– Минута, сэр.
– Минута.
И может, стоило бы поговорить спокойно, может, стоило бы всё обсудить с самого начала за столом переговоров, заключив какую-нибудь сделку, но Бентлей слишком устал после долгой дороги и всех своих злоключений, чтобы вновь вступить пусть и не в агрессивную, но всё же полемику, отстаивая словами то, что не должен был потерять ни под каким предлогом. Это его дом, это его земля. И никакой человек не смеет так нагло разговаривать с ним, а уже тем более диктовать условия в стенах его собственности.
От Реджинальда уже не исходит былого трепета, но в мелких действиях, в том, как он одёргивает манжеты рубашки, не подходящей ему по размеру, сквозит нервозность.
– Однако владелец должен был объявиться в аукционном доме до полудня сегодняшнего дня. А сейчас, – Комптон вновь кидает взгляд на часы, – увы, почти два часа. Таковы условия договора, мистер Кеннет. Быть может, вы и прибыли вовремя в столицу, но ваших стараний было недостаточно.
На лице мужчины появляется улыбка – самая холодная и равнодушная, ядовитая и омерзительная, какую только видел Кеннет в своей жизни. И всё же для себя он отмечает, что Комптон сдаёт позиции. Кажется, он не рассчитывал на явное противостояние, полагая, что Бентлей позволит себе сдаться без боя. Однако даже на горящем «Приговаривающем» он не до конца смирился со своей судьбой, потому не сдаётся и в этот раз.
– Встретимся в понедельник, верно? Сегодня я разрешаю вам остаться в моём доме. Но надеюсь, что вы передумаете, лорд Кеннет. Ведь это… благое дело.
Комптон берёт в руки плащ, до этого небрежно висевший на спинке дивана, и, высоко задрав голову, покидает кабинет. Секундная стрелка отмеряет ровно пять минут, как только мужчина переступает порог, солдат закрывает крышку часов. Впервые за долгое время у Бентлея дёргается правый глаз. Даже Моргана не была столь раздражающе настойчивой, хотя всегда до исступления доводила Кеннета и могла получить всё, что хотела.
Взглянув на стакан с бренди в своей руке, Бентлей делает глоток. Жилка на его виске угрожающе пульсирует, а алкоголь оказывается отвратительно тёплым, из-за чего он даже позволяет себе нелицеприятно выразиться о ситуации. И лишь добавив скупое «приношу извинения, Валерия», подходит к собственному портрету.
– Девон, выбросите все вещи этого господина. Кроме портрета. Его оставьте. Он мне нравится. А теперь вы, – он обращается к солдатам, – катитесь прочь. И передайте, что…
Слова остаются недосказанными. Бентлей осознаёт неприятный факт.
– Девон, он что, уже переименовал мой корабль?
– Полагаю, что да, сэр.
Одна искра заставляет внутри