покушать.
Старец Иоанн загляну ему в глаза и, увидев в них радость, с удовлетворением ответил:
– Бог благословит.
Молча отобедали. По окончанию старец произнёс, а Фёдор повторил:
– Спаси вас Христос и сохрани на многая лета!
Фёдор непроизвольно глубоко вздохнул и услышал:
– Фёдор Петрович! Иди, осмотри наш скит, тебе покажут твою земляную келью, а я почитаю то, что ты принёс мне от игумена Тихона. Не терпится. Отдохни с дороги, потом говорить будем.
Старец не стал ждать ухода гостя, аккуратно развернул тряпицу: сердце учащённо забилось при виде писанной книги протопопа Аввакума, вспомнил его, осенившего толпу двумя перстами из огня; обратился к медной иконке, когда-то вывезенной из земляной тюрьмы Пустозерска, и раскрыл письмо игумена Тихона. Увидел родную руку, расслабился душой, разомлел. Игумен не упоминал о церковном расколе, а писал о едином русском православном народе, который должен жить меж собой в мире и приумножаться: «…Я очень рад и доволен жизнью ещё более, потому что делаю в этом мире одно дело вместе с тобой, старец Иоанн: спасаю души и жизни православных людей. Мы не должны быть противниками, не должны быть подвержены политике, но до конца быть со своей паствой…»
Фёдора, вышедшего из избы, сразу же перехватил отрок, повёл за собой в дальний угол скита, в противоположную сторону от избы старца. Землянка пришлась по душе: вход, стены и потолок из полусгнившего дерева, но было сухо, веяло прохладой и спокойствием; в углу несколько икон, горел огонёк в лампадке из бересты, вдоль стены топчан. Нахлынули детские воспоминания о жизни на Порошинской заимке, о родителях. Земляная тишина завладела им. Встал на колени и страстно молился до тех пор, пока отрок не позвал его.
Говорили недолго, но все слова старца находили отклик в сердце. А вскоре обитатели скита собрались на общую молитву; в часовенке Фёдор насчитал десяток послушников. Вернулся в землянку, полночи не мог уснуть: ворочался, думал о своей жизни, вспоминал слова о русской церкви, о раскольниках и новой вере, о родителях и детстве. Не вынес своих дум, вскочил, привёл себя в порядок и пошёл в часовенку. Звёзды освещали натоптанные тропы, а лёгкий ветерок и шорох листвы леса несли прохладу, спокойствие и умиротворение.
Молился, как в детстве с отцом, страстно и преданно. Слёзы душили его: «…Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Многое я потерял, неразумный, отшатнувшись от веры отцовской во благо торговли и блага своего. Чуть душу не потерял, идя на поводу алчности и гордыни. Не ведал, что творил по неразумности своей. Не стоят дома мои, имущество, серебро и злато измены вере отцовской, веками хранимой. Господи прими мя таким, какой я есть. Подсоби силой своей вернуться в лоно веры отцовской; укрепи мя и помилуй отступление моё и слабость мою».
Услышал, как скрипнула дверь: кто-то лёгким шагом прошёлся по часовенке. Поднялся, осенил себя крестным знамением и направился к выходу, на ходу отметив стоящего в стороне отрока Прохора.
Утренние сумерки вместе с лесной тишиной окружали скит. Не стал задерживаться, вернулся