к организации 73 человека и сделали взносы. К концу первого месяца было уже триста членов. Несмотря на повторные отказы с его стороны, он был выбран представителем.
Наконец-то у него была твердая почва под ногами для осуществления своих планов. И Алексей Федорович всецело отдался организации и развитию союза, присутствовал на всех собраниях, образовал массу рабочих кружков для изучения истории промышленности и политических вопросов. Несколько профессоров взялись помогать ему в этом деле. Но все внимание его было обращено на то, чтобы деятельность свечного заводика, чайных и сбор взносов стояли вне всяких подозрений и в то же время находились в руках самих рабочих.
Ему часто необходимо было ходить к управляющим фабрик и в мастерские, чтобы добиться какого-либо улучшения в условиях труда или как-то сгладить возникшие недоразумения, или во что бы то ни стало найти кому-либо подходящее рабочее место. Часто предприниматели, которым не нравилось его вмешательство, обращались с ним очень грубо. Его дом, к великой радости, Lise, далеко за полночь был полон рабочих, их жен и родных. Одни приходили, чтобы поговорить об общем деле, другие – чтобы получить помощь, третьи, наконец, чтобы пожаловаться на своих мужей или отцов, которых он должен был убеждать. И хотя у него не было ни минуты покоя, это было счастливейшее время его жизни.
Самый лучший день был суббота, когда члены тайного комитета и еще несколько верных людей собирались у него, чтобы потолковать об общем деле. Рабочие снимали свои пиджаки, а он – свою рясу, и тем не менее было душно. Они говорили до рассвета, так что некоторые шли от него прямо на работу. Алексей Федорович сознавал, что теперь его жизнь обрела и наполнилась смыслом, время беспрерывных исканий прошло. О себе ему некогда было и думать.
Дело шло великолепно, и, открывая собрание, он говорил рабочим, что основание союза станет эпохой в истории рабочего движения в России и если они напрягут все усилия, то станут орудием спасения для себя и для своих товарищей.
Иногда ему приходилось навещать нового градоначальника Фуллона, заменившего Клейгельса, чтобы просить его содействия для достижения некоторых уступок со стороны работодателей. Фуллон отнесся сперва недоверчиво к нему и к его делу.
– Все это хорошо, – сказал он, – но революционеры будут приходить на ваши собрания и говорить там.
– Пускай приходят, – сказал Алексей Федорович, – мы их не боимся, мы действуем открыто.
И при этом он прибавил, что организация, которую он представляет, нуждается в большем, чем сочувствие генерала; мы нуждаемся в том, чтобы градоначальник верил, что если он встретит в нашем обществе кого-либо из ранее заподозренных, значит, эти люди сами поняли, что лучше примкнуть к законному образу действий. Фуллон был простодушен и добр, и ни в его натуре, ни в его предыдущей карьере не было ничего полицейского. Раньше он служил в Варшаве и так ладил с поляками, что немедленно был вызван в