вас уволят?
– Буду искать другую работу.
– Если не найдёте?
– Наверное, кончатся деньги, и я помру от голода.
– Может быть, это и есть когнитивное искажение, манифестация иррационального страха?
– Может быть, вам видней. Я и слов-то таких не знаю. (Здесь я, скорее, прикидывался дурачком.)
– Когда вы впервые пришли к этой мысли? Вспомните: когда вы испугались умереть от голода?
– Прямо сейчас, это вы меня на неё навели. Я и не испугался, просто понял, что так будет.
– То есть умереть от голода – не страшно?
– Думаю, немного неприятно, но не сильно неприятнее того, что со мной уже происходит. Нет, не страшно. Бессмысленно.
– И что делать теперь, когда вы точно знаете, что можете умереть от голода?
– Я всегда это знал. Вот если бы мне кто сказал, что делать!
– Никто, кроме вас, вам этого не скажет.
– Знаю.
– Это страшно?
– Нет, не страшно. Не хочется.
– Чего именно не хочется?
– Отвечать на вопрос «Что делать?». А вообще, ничего.
– Что будет, если вы, как вам кажется, умрёте от голода? Вы боитесь подвести близких? Втянуть их в долги своими похоронами?
– Нет, не боюсь: я же сказал, меня похоронят за счёт государства. Хотел бы я знать, что будет и что вообще происходит после смерти! Может быть, вы знаете?
И так далее, снова и снова по кругу. Пусть читатели, для которых психология является профессией, определят сами, кто здесь был виноват: вопросы ли промахивались мимо цели или это я свинским образом их саботировал, не желая взаимодействовать с добрым доктором и проявлять Genesungswille2.
Моя терапия продлилась два месяца с небольшим – до тех пор, пока я не принял решения не идти на очередное занятие. Определённую пользу эти «сессии» мне, вероятно, всё же принесли: по крайней мере, у меня появилось некое весёлое бесстрашие, что-то вроде древнегреческого стоицизма, далёкого, правда, от настоящей воли к жизни и тем более от смысла её жить. Больше, чем этот стоицизм, занятия с психологом мне, вероятно, дать не могли. Была и ещё одна причина прекратить их: Эльвира Витальевна, кажется, положила на меня глаз. Руки на отсечение не дам, но, по крайней мере, её смешки, интонации голоса, взгляд – всё стало напоминать Кристину на каком-то раннем этапе нашего знакомства. Следовало остановиться. Начать терапию только для того, чтобы закончить романом со своим терапевтом, – странное приключение и сомнительное достижение.
8
В кабинете Эльвиры Витальевны имелся журнальный столик, на котором в беспорядке лежали пара журналов вроде Psychologies, рекламные проспекты, её собственные и чужие визитки. Не знаю уж, какую функцию выполнял этот столик: может быть, чисто декоративную; может быть, своей «милой небрежностью» он настраивал посетителя на непринуждённый лад и помогал расслабиться; может быть, доктор зорко наблюдала за тем, какой именно предмет возьмёт со столика скучающий посетитель, и на основании этого