звёздочки.
Вот, и опять я дитя.
Деревенский мальчик. Все зовут меня «сиротой». Сирота да сирота. Как прозвище. Может, это у меня, кроме своего, еще одно имя такое. Конечно, мне известно, что моих добрых родителей Бог прибрал на небо, еще до того, как я себя помню. Но эта глубокая, затаенная боль всегда со мной. У меня три старших сестры. Такие же сироты, как и я. Ни отца, ни матери. К сожалению, я живу с ними, моими дорогими, только очень непродолжительное время. Ах, как они меня любят и ласкают! Мы тихонько шепчемся о папе и маме, которые там на небесах, ждут нас. О том, как на небесах хорошо и чудесно. Солнечно, как летом. А как же иначе? Папа и мама держат Христа за руку и просят за своих деток.
Потом меня отправляют жить к родне. Дядя и тетя славятся среди односельчан набожностью и благочестием; у них у самих четверо ребятишек. Вроде я от них никак не отличаюсь, а дядя с тетей мной отменно довольны: и какой нешумный, и какой послушный. К счастью, при других меня никак не выделяют, разве что посмотрят ласково. Поэтому с братьями я отлично поладил. Все вместе мы поем в домашнем хоре.
Вот мне уже семь лет. Вдруг местный священник предлагает тете отдать меня ему на воспитание. Для моего же блага. Тетя сразу соглашается, ведь они сами едва перебиваются, а тут еще лишний рот. К тому же, живя в семье священника, я смогу получить религиозное образование, ходить в школу, потом поступить в семинарию. Не говоря о том, что буду одет-обут. И сыт, конечно.
Мне нравится учиться, узнавать что-то новое – про людей, про разные вещи.
Я зову старого священника «дедушкой». Дедушка считает, что поскольку я сирота и в будущем мне не на кого рассчитывать, нужно уже сейчас учиться заработать копейку. Будучи в классе самым примерным учеником, я начинаю давать уроки ленивым мальчикам из зажиточных семей.
После окончания школы и семинарии и получив должность школьного учителя на соседней большой железнодорожной станции, я перебираюсь на новое местожительство и устраиваюсь как нельзя лучше.
Среди местных много образованной молодежи, несколько чиновников и купцов. Здесь обожают собираться по вечерам большой компанией, обсудить новости, потанцевать, иногда числом даже до двух дюжин.
Что касается танцев, так это просто мое любимейшее занятие. Потому что танцор я преотличный. Можно сказать, прирожденный. А поскольку и характер у меня легкий, веселый, то все сразу признали меня душой компании. Вот только старый священник на исповеди всегда журит за это, так как опасается, что «легкость ног» как-нибудь разовьет во мне и фривольность нрава. Такие подозрения огорчают меня чуть не до слез, и, видя, как я переживаю, батюшка смягчается.
– Господи Иисусе, пусть себе пляшет, – бормочет он себе под нос, – кто знает, какие еще тяжкие испытания выпадут этой чистой душе! – И со вздохом благословляет.
Между тем чувствую, что последнее время во мне происходят огромные перемены. Причем в самую серьезную сторону,