Не я заводил сей устав, и не мне его менять.
Такое мое объяснение сочли забавным. Я не против. Главное, теперь все привыкли, и служба идет как положено.
Вообще-то, по страшной бедности, чтобы не входить в лишние расходы, крестьяне стараются обращаться к батюшке как можно реже. Поэтому с бедняков за требы я не беру ни копейки. Такое мое правило. Впрочем, они тут почти поголовно бедняки.
Самая громадная для меня радость, что теперь ко мне ходят совершенно без всякого смущения. Что может быть приятнее?
А тут еще моя женушка меня веселит. Ворчит, что мужики повадились обращаться ко мне за любой ерундой, а самые наглые еще и пользуются моей добротой, чтобы выманить у меня что-нибудь. Мол, считают меня дурачиной-простофилей. Скоро весь дом растащат.
– Ты ведь отдаешь всё, кто чего не попросит! В долг ли, нет.
– Полно, любимая! – увещеваю я ее с улыбкой. – Мы с тобой, слава Богу, люди не нищие. К тому же иногда мне возвращают. А общественная собственность – это святое.
Ей, однако, не до шуток.
– Помнишь того наглеца, у него всегда такая хитрая физиономия? – вздыхает и не унимается она. – Сколько уж он раз выпрашивал у тебя денег, хотя бы несколько копеек. Мол, семья сидит без хлеба. Ты всегда даешь. Он тебя точно за простофилю считает. Даже однажды спросил, как же ты сам отдаешь последнее. А ты удивленно ответил, что так, видно, Бог определил: кому пироги да пышки, а кому синяки да шишки. Честное слово, он посмотрел на тебя, как на дурачка!
– Полно, любимая, полно, – успокаиваю я ее.
Если бы она только знала, что этот человек пришел ко мне в слезах, принес обратно все деньги, даже с лишком, каялся и просил прощения!.. Но что еще удивительнее: даже не мог объяснить этого своего поступка. А уж как он обрадовался, когда я сказал, что не возьму деньги, а чтобы он разнес их по самым бедным дворам.
Но и это еще не всё. Давеча, на исповеди он признался, как всё было на самом деле. Иисус пришел к нему и говорил с ним.
– Теперь он совершенно переменился, – уверил я жену. – Помогает мне в церкви, и я сделал его алтарником. Его Андреем зовут.
Между тем войне-горю конца не видно, и нищета повсюду только свирепеет. Вот, в нашем селе уже целых три солдатские вдовы. Посмотришь на них, так сердце обрывается от жалости. Поэтому как подходит сенокос и пахота, первым делом иду помогать вдовой соседке. Односельчане ухмыляются, кто недоуменно-насмешливо, кто с похабным коленцем. Ну и пусть их. Мне, священнику, уж не привыкать. Всё лучше, чем равнодушие. Только улыбаюсь в ответ. Да и своим ребятишкам приказываю ходить помогать вдове.
Вот беда, мы сами-то дошли до самой жалкой нищеты. А впереди никакого просвета. Однажды дочка нашла посреди улицы маленькую серебряную монетку, принесла домой.
– Бог послал нам, – тут же говорит жена.
«Бог»! Как бы не так. Ясно как пить дать.
– Разве ты обронила на улице эту монетку, доченька? – спрашиваю я дитя, а сам поглядываю на жену. – Что-то уж больно подозрительный этот случай, это