Вспомним и слова отца из повести А.П. Платонова «Фро»: «… мещанки… теперь их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить и учиться надо, те хорошие женщины были.» [1983. С. 58].
В 1930-е годы образ мещанина все более демонизируется – мещан называют «социальными животными» и «механическими гражданами». Сталин употреблял термин «мещанство» для характеристики противников большевизма, а, по мнению М. Горького, именно мещанство сознательно и бессознательно порождает вредителей и предателей. В то же время борьба с мещанством в 1930-е годы стихает, сменяясь кампанией «за повышение культурного уровня».
Пик антимещанской пропаганды пришелся на эпоху Н.С. Хрущева: к концу 1950-х годов накал борьбы с «излишествами» в сфере строительства перешел в проблему повседневного быта, фетишем которого стала минимизация. В частности, как атрибуты мещанства, пресса клеймила старую громоздкую мебель и не соответствовавшие новым стандартам осветительные приборы. Возрождению борьбы с мещанством способствовали пьеса В.С. Розова «В поисках радости» и поставленный по ней фильм «Шумный день» (1961). Но «мурло мещанина» 1950—1960-х годов чрезмерно политизировано – это лицо «наследников» Сталина. Мещанскими были объявлены знаки благополучия сталинской эпохи: широкие брюки и широконосые туфли на толстых каблуках, габардиновые пальто, френчи и натуральные ткани. В середине 1970-х годов на смену борьбе с мещанством приходит критика вещизма как атрибута и разновидности мещанства [Лебина, 2006. С. 233–234].
С другой стороны, 1950-е годы стали началом «реабилитации повседневности». Хотя у писателей периода «оттепели» бытовая деталь чаще всего встраивалась в процесс духовного прозрения героя. Например, в романе В.Д. Дудинцева «Не хлебом единым» повседневная жизнь структурируется через оппозицию аскезы и комфорта, а в «Коллегах» и «Звездном билете» В.П. Аксенова повседневность преодолевается героическим поведением персонажей. Соцреализм настоятельно диктовал повседневности второстепенную, обслуживающую роль. На этом фоне изображение повседневности у Ю.В. Трифонова (Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание» и «Другая жизнь») и В.С. Маканина («Прямая линия», «Полоса обменов», «Ключарев и Алимушкин», «Отдушина») было, несомненно, новацией. Так, в «Прямой линии» – романе о молодых математиках, мечтающих изменить мир, – производственная линия растворена в быте (см.: [Кларк, 2002. С. 12–30]), профессиональная деятельность представлена только одним из аспектов жизни и духовного поиска героев. В произведениях шестидесятника Трифонова и семидесятника Маканина открыто звучат мотивы отдыха и заботы о здоровье, дружеских вечеринок и покупок предметов бытового обихода. Сюжетная линия описывает траекторию движения персонажей по житейской дороге, «по которой идут толпы» и где наслежено и натоптано так, «как и должно быть наслежено и натоптано на такой дороге» [Маканин, 2002. С. 123]. Писатели, выступая как историки повседневной жизни горожанина 1970-х годов (особенно скрупулезен Трифонов),